Франц видел, как отходят люди от могилы его матери. Он пошел дальше, он не хотел ни с кем встречаться. Нам вечно не хватает времени, подумал он. Ах, если бы ей подождать еще немного. Но до каких пор ждать? И чего ждать?
Он вышел с кладбища, взял такси и поехал в клинику к Ханне.
Лучи солнца падали в яму на крышку гроба. Томас подошел к Максу и, остановись у края могилы, поднял горсть земли и бросил ее на гроб. Вот что осталось от Анны. Нечто, к чему гадко прикоснуться, отталкивающая маска с сине-красными пятнами, с холодными синими губами, которые вдруг так высохли, что даже не закрывают зубы.
«Все мы чада Христовы».
У могилы Анны эта фраза внезапно поднялась из глубин памяти, и Томас взглянул на Макса — тот стоял рядом, стоял измученный, старый, опустив голову. А вслед за фразой всплыл и тот день, когда все они, вся семья последний раз собирались вместе: в церкви Св. Духа, убогой церковке для бедных в Забже. Макс служил свою первую мессу. Отец, Герберт, Анна, мать, он — вся семья преклоняла колени на второй скамье. Анна глядела на Макса, как можно глядеть на короля. Она впитывала каждое слово его проповеди, вся отдавалась ей, хотя Макс был не бог весть какой оратор, говорил темно и сбивчиво, по нескольку раз повторял одну и ту же фразу, словно боялся потерять нить: «Все мы чада Христовы». Он стоял спиной к алтарю, сложив руки на груди и спрятав их в просторных рукавах стихаря, Стоял, изнуренный занятиями и упражнениями, с пылающим лицом и красными, чуть оттопыренными ушами, и говорил слишком тихо для заполнивших церковь людей, которые ради него и пришли сюда, не столько из уважения, сколько из любопытства. Анна всю жизнь сама себя обманывала. Она уже тогда пыталась воспринимать свои мечты и замыслы как реальную данность. Быть может, смерть явилась для нее первым откровением. Вот только цены это уже никакой не имело.
Томас отошел в сторону, давая дорогу траурной процессии. Каждый по очереди подходил к нему, протягивал руку, кивал, и Томас кивал в ответ. Глядя поверх могилы, теперь уже довольно далеко, он увидел Франца. Только не оставлять мальчика одного, подумал он. Только не оставлять его сейчас одного. Но он продолжал стоять рядом с Максом, пропуская мимо себя шествие чужих людей. Кивок, рукопожатие, кивок, рукопожатие. Он видел, как Франц остановился, поглядел в их сторону. И ему показалось, что мальчик глядит на него одного.
«Франц, дай я тебе все объясню. Я ведь ничего не прошу у тебя, только выслушай».
«Не извиняйся и не агитируй меня. Ты все разрушишь, если заговоришь».
«Что ты замерен делать?»
«Неужели ты так мало меня знаешь?»
Надо все высказать, подумал Томас.
«Выслушай меня, Франц. Я не прошу прощения. И не агитирую. Я не оправдал надежд. Я столько раз в своей жизни их не оправдывал, что порой мне кажется, будто я вообще не имею больше права предъявлять требования к другим. Но одно ты должен понять: я не лицемерил. Я искренне думал, что отречение — вздор, устаревшая заповедь. Я хотел вернуть то, от чего много лет назад отрекся по собственной дурости. Франц, почему ты не слушаешь меня? Когда я смогу тебе все высказать, если не сегодня? Любовь двух людей не может существовать вне связи с окружающим их миром. И счастье не может. Ты слишком многое разрушишь, если попытаешься достичь подобного счастья. Ты разрушишь самою любовь, ибо неизбежно начнешь лгать, обманывать других и себя самого. Ты останешься в одиночестве, в страшном одиночестве. Почему ты уходишь, Франц?»
Только Макс и Томас остались у могилы. Людвиг и Ганс вернулись домой, чтобы заняться гостями, приглашенными на поминки. Анна может быть довольна. Людвиг очень постарался.
— Должен умереть человек, — сказал Макс, — чтобы семья собралась вместе. Сколько же людей еще должно умереть, покуда соберется все человечество?
«Все мы чада Христовы».
Томас подумал, что из их семьи Макс больше других достоин жалости. Анна всегда простодушно жила мгновением, стремясь к исполнению своих желаний и проявляя редкостное бездумие в выборе средств, жаль только, что это бездумие не помогло ей избегнуть подобного конца. Зная ее, он не мог поверить, будто она предпочла смерть из душевного величия. Нет, скорей всего, она пала жертвой мелочного смятения. Смерть ее доказала ему, что в конечном счете она была глубоко несчастна и страдала от раздвоенности. Но именно в конечном счете, ибо она обладала способностью к самообману. А Макс, по мнению Томаса, вообще никогда не наслаждался счастьем. Трагедия его жизни заключалась в противоречии между рациональным и иррациональным. Он был преданным рыцарем ясной и четкой мысли, а тем не менее встал под знамена потустороннего. Томас полагал, что Макс в жизни своей не был счастлив и никогда не будет.