Вспыхнул красный свет. Рут пересекла уже две улицы, а может, и три — с одной целью: перейти площадь от Дворца правосудия к Королевским воротам. Теперь она стояла, зажатая между женщиной и ребенком, чувствовала с одной стороны потное тело женщины, с другой — прикосновение волос ребенка и чье-то дыхание у себя на шее. Все молчали. Глядели только на машины, на вытянутый, запутанный клубок песочного, красного, черного, кремового цвета: его разматывал зеленый свет и опять сматывал красный.
Еще никогда Рут не была так одинока.
Загорелось: «Идите». Ее вытолкали вперед, на мостовую, и она дала увлечь себя, занятая мыслями об отце, ради которого она приехала в эту страну, в этот город, и чуть не попала к самому министру юстиции, памятуя наставления адвоката: «Не уступать».
Она двигалась слишком медленно для автоматически регулируемого светофора, только она подошла к островку безопасности, на противоположной стороне вспыхнуло красное «Стойте». Теперь она стояла свободно и одиноко, в нескольких шагах от женщины, что стояла здесь и два часа назад, бессмысленно, тщетно, со смешным белым плакатом на груди: «Очнитесь». Сумка с газетами «Сторожевая вышка» была у нее прислонена к правой ноге.
А плакат на груди женщины — во всяком случае, так думала Рут — мог бы содержать другую надпись: «Мисс Сторожевая вышка». Так она его выставляла.
«Идите». Она слишком быстро сдалась. Если бы они грубили. Но они держались с безупречной вежливостью.
«Откуда вы прибыли?»
«Из Халленбаха».
«Ах, из зоны. Что вам угодно?»
«Я к министру».
«Боже милостивый, почему сразу к министру?»
«Мне очень нужно. Речь идет о моем отце. Мне не разрешают свидание».
«Может быть, вы обратитесь к личному секретарю министра?»
Может быть. Нет, все ясно: она слишком быстро сдалась.
«Министра сейчас нет. Пожалуйста, оставьте ваш адрес. Возможно, завтра. Мы позвоним. Какой адрес? Ах да, отель «Астория».
Рут видела, как женщина со взглядом, обращенным внутрь, сунула плакат в сумку с газетами, подошла поближе, остановилась перед светофором, лицом к мостовой. Теперь они стояли плечом к плечу. Ждали.
«Идите». Люди хлынули ей навстречу с противоположного тротуара. Приходилось прокладывать путь в толчее. Рут заметила, что женщина с плакатом оставалась рядом вплоть до Королевских ворот; перед тем как свернуть направо, Рут оглянулась, перехватила взгляд женщины и кивнула — словно прощаясь. Женщина привычно ответила на кивок.
Королевские ворота — Людвигштрассе. Так ей надо идти. Она вызубрила свой маршрут — мимо кинотеатра «Унион», до Дрезденского банка. Там, дважды исколесив весь центр, она нашла свободное место для стоянки. Разрешение — на один час. Она сразу увидела засунутую под «дворник» записку. Этого следовало ожидать. Машина простояла больше положенного. На самом верху записки — номер расчетного счета городского управления. Ей предоставлялся выбор — либо уплатить штраф наличными в ратуше, либо перевести деньги со своего счета.
«Высокая интенсивность движения требует высокой дисциплины». Завтра, когда ей позвонят, она возьмет такси. Только никто ей не станет звонить, и никакое такси ей не понадобится. Она будет ждать. Может, день, может, два. Одно ясно: не следовало уходить из кабинета личного секретаря. Сидеть, когда он встал из-за стола и, оттопырив локоть, прижал ладонь к груди.
«Очень сожалею. Поверьте. Все, что я смогу, будет сделано. А теперь извините».
Не надо было ей вставать. Не надо было сдаваться. Второй раз ей уже не пробиться через привратника.
«Кто такая?»
«Дочь Вестфаля».
«Какого Вестфаля?»
«Пять лет тюрьмы. Нелегальная партийная деятельность».
«Ну и что?»
«Из зоны. Ходатайство о разрешении свиданий».
«Ну и что?»
Отец написал ей:
«Моя дорогая, мне живется хорошо, насколько это возможно при данных обстоятельствах. Когда холодно, я придвигаю стол к батарее, заворачиваюсь в одеяло и сажусь на стол. А когда на дворе жарко, у нас вполне сносно. Начальник не щадит сил, чтобы ресоциализировать нас. Упаси нас от этого демократия…»