А в самом конце едва разборчиво на полях фраза, понятная только ей одной:
«Это в шутку».
Может, ей не следовало добиваться свидания именно сейчас, когда газеты ГДР публикуют материалы, разоблачающие некоторых государственных деятелей Федеративной Республики. Но эта приписка все в ней всколыхнула, лишила ее покоя, пробудила воспоминания и страстную охоту побывать у отца.
Ее обогнал «таунус», потом «опель-рекорд». В зеркало заднего вида она наблюдала машины, машины были впереди, машины сзади, рядом, она вела свою неуверенно, на низшей передаче, и так сильно нажимала на газ, что ее двухтактный двигатель взревел, тогда она пыталась включить третью скорость, но забыла про сцепление. Сзади кто-то засигналил, и руки у нее задрожали. Уедет она из этого города, из этой страны. Пересечет границу, последний раз услышит «Бог в помощь», так и не повидав отца, а он по-прежнему будет сидеть на столе, придвинутом к батарее центрального отопления.
«Это в шутку».
Слово осталось с ней, как осталась его улыбка в ту ночь, но она не поняла, почему он улыбался, да и вообще ничего тогда не понимала. Шести лет от роду. Улыбка была для нее просто улыбкой, слова — словами.
Какой же это был день? Летний. Или зимний. Все смешалось воедино — в один день, который обернулся смехом, и слезами, и окровавленным лицом, и улыбкой. «Это в шутку».
Водитель сзади непрерывно сигналил. Пусть обгоняет, пожалуйста. Она освободила правый ряд. Обогнать в этой толчее он не сумел. Красный. Стоп. Рука включила первую передачу. Механически, по привычке.
Она напишет ему, что побывала здесь напрасно, зато почти рядом, она непременно напишет, даже если ему не передают письма. Она пыталась вспомнить его лицо. Как, однако, меняются лица. Когда-то оно казалось ей большим. Самое большое лицо в мире — угловатое, с жесткой как проволока щетиной бороды — как короткая колючая проволока. Первые годы ее жизни сужались до размеров одного дня, одного счастливого дня, без прошлого, без будущего.
«Тук-тук-тук, кто там?»
«Рыцарь».
«Я тоже».
«Тук-тук-тук. А теперь кто там?»
«Разбойник».
«Я тоже».
«Молчок!»
«Тук-тук-тук. Кто там?»
«Рыцарь».
«Не хочу я быть рыцарем».
«Все равно ты рыцарь».
«Нет, я хочу быть разбойником».
«Ладно, будь разбойничьей невестой и молчи».
Может, это случилось в тот же вечер. Но может быть, и позднее. Только не раньше. У нее осталась рубашка отца в желтую и черную крапинку. Он был в этой рубашке, когда подошел к ее постели, а она сразу отодвинулась к стене, чтобы он по заведенному обычаю полежал с ней.
«Ну, рассказывай».
«Я разбойничья невеста».
«А что стало с их атаманом?»
«А ему голову отрубили, чтобы не безобразничал».
Всякий раз, когда он так говорил, она приходила в ярость и выпихивала его с кровати руками и ногами.
«Не взаправду, не взаправду. Это в шутку».
Он валился на пол и кричал:
«Теперь мне крышка, вроде как атаману!»
А она вопила:
«Это в шутку, в шутку!»
А потом он становился спящей красавицей и спал ровно сто лет на полу возле ее кровати и храпел, пока она не вылезет из постели и не освободит его от чар. Так он лежал, думалось ей — да и могла ли она подумать иначе? — лежал и храпел, когда однажды ночью она проснулась, и возле кровати его не было, а был он в соседней комнате и его волокли прочь, но у самой двери он повернулся к ней. «Папа!»
Его улыбка, разбавленная кровью, которая капала со лба. Это в шутку, в шутку. Ей почудилось, будто он произнес эти слова, когда стоял в дверях, и ноги у него подкашивались, стоял криво, все в нем было кривое, даже улыбка, но улыбка больше не могла пробиться наружу. Впрочем, она знала наверняка. Он это сказал.
Надо было выехать на встречную полосу и перестроиться. Сразу надо было, за перекрестком. А теперь поток машин увлекал ее за собой.
Только в машине она здесь, как у себя дома. Узкая черная сумка лежит рядом на сиденье, поверх сумки — перчатки, а пальто висит слева, в нем застревает ветер. Покуда она ведет машину и может думать про отца, все остается, как в Халленбахе, где каждое утро она ездит в школу имени Гердера, а после обеда на педсовет или какое-нибудь другое заседание. Отчужденность и одиночество в этой стране пугали ее. Она доехала до окраины города, повернула, поехала назад и остановилась, чтобы спросить, как ей попасть в отель.
— Все время прямо до… постойте-ка, раз, два, три — до третьего светофора, потом направо вдоль старой городской стены, увидите объезд, сворачивайте влево, мимо вокзала, до Иозефштрассе. Там он и есть. Вы, верно, из зоны?