«Переведите меня в заднюю камеру».
«Вечно у вас какие-нибудь причуды».
«Это и есть индивидуальность, господин вахмистр».
«Не понимаю я вас, Вестфаль. В такой камере вы отсидите весь срок на одной половинке задницы. Здесь хоть в окно поглядеть можно».
«То-то и оно».
«Ну ладно, тогда нахлобучивайте свой блин. Старший правительственный советник у нас человек щепетильный и вообще франт».
Войдя в кабинет, он остановился перед письменным столом советника и снял шапку.
По правилам полагалось отчеканить: «Заключенный Карл Вестфаль, участие в подготовке государственной измены, пять лет тюрьмы, явился». Он понимал, что от него этого ждут, но молчал. Перед собой он видел руки старшего советника, он мог бы дотянуться до них, изнеженные, мягкие, как у женщины, холеные руки, слегка малокровные. На оттопыренном мизинце левой руки — кольцо, слишком широкое, с черным камнем. С усилием, словно ему трудно было поднимать свое одутловатое лицо, старший советник поглядел на Вестфаля, и Вестфаль встретил его взгляд.
«Я знаю, чего ты ждешь от меня, но этого удовольствия я тебе не доставлю. Мой арест — санкционированное государством нарушение закона».
«Я еще не встречал ни одного заключенного, который считал бы себя виновным».
— Слушаю вас, — сказал советник.
Его выводило из себя дыхание Вестфаля, тот громко затягивал воздух открытым ртом и так же громко его выталкивал.
— Вы больны?
При этом вопросе Вестфаль вспомнил Дешера, который после третьего налета стал здесь своего рода завсегдатаем.
«Когда придешь к этому евнуху, — у Дешера была манера классифицировать государственных чиновников в зависимости от их предполагаемой мужской потенции, — когда придешь к этому евнуху, изображай болящего, если хочешь чего добиться. Он очень жалостливый до больных».
— Воспаление слизистых оболочек носоглотки, господин старший правительственный советник.
Ему незачем было изображать больного. Воспаление захватило гортань и нёбо, и по ночам его мучили приступы удушья.
— Почему вам не нравится ваша камера?
— Мне исполнилось шестьдесят. Из них я десять лет провел в фашистском концлагере и вот уже четырнадцать месяцев в одной из ваших тюрем. Вы понимаете, что это значит?
— Я обдумаю этот вопрос. Дальше.
Голова советника вновь поникла, так что подбородок уперся в твердый белый воротничок.
«Не зарывайся, Вестфаль, неужели ты не чувствуешь его иронию? Он сидит за столом, а ты стоишь перед столом».
— Дайте мне самую скверную камеру, окнами на задний двор. Оставьте меня наедине с самим собой. Не нужен мне вид на улицу.
— Вы ведь не можете отрицать, что ресоциализация…
Эх, нервы у него стали никудышные. Он сделал два торопливых шага к столу, но вахмистр перехватил его за руку и оттащил назад.
— Оставьте его, — сказал советник. — Дальше.
Вестфаль снова поглядел на мягкие изнеженные руки советника и оттопыренный мизинец, которым тот барабанил по столешнице.
— Мне больше нечего сказать. Я могу только повторить свою просьбу.
Но не ему принадлежало здесь право решать, когда кончить разговор, а другому. И другой поднял глаза на Вестфаля, скорее с любопытством, чем с неприязнью, почти огорченно сказал:
— Между политическим и уголовным преступником, — тут он поправил большим и средним пальцами свои очки в широкой темной оправе, — не существует де-факто четких границ. Вор ставит под угрозу мою собственность, убийца — мою жизнь, государственный преступник — мое общественное бытие, что включает в себя и ранее названные преступления. Надеюсь, вам не нужно объяснять, что я в той же мере предпочитаю статус-кво, в какой вы его отвергаете.
Он захлопнул папку, давая понять, что считает разговор оконченным.
— Просьба отклонена, — сказал он вахмистру. — И отведите заключенного к врачу, невозможно слушать, как он дышит.
Рут поставила машину в гараже отеля и попросила у администратора ключ.
— Комната три?
— Да, три.
Почему он спрашивает? Она знала, что он и без того помнит, в каком номере она живет. Помнит номер каждого постояльца. И ему достаточно протянуть узкую длинную руку к доске с ключами, без всяких вопросов. Однако он ничем не выдал свои мысли. Она внимательно наблюдала за ним в день приезда, вручая ему заполненный красный бланк. Она думала, что, бросив беглый взгляд на бланк, он непременно взглянет потом на нее: «Из зоны?»