«У вас в ГДР есть странная привычка подчинять политике решительно все, даже разговор за ужином».
«Человек аполитичный — это человек самый податливый и сговорчивый, обманутый вплоть до Страшного суда».
Герберт чувствовал, что уши слегка закладывает. Он сглотнул слюну и открыл рот.
Рут обещала ему писать или по крайней мере дать телеграмму. Но напрасно он ждал от нее вестей. Теперь ему предстоит две недели пробыть в Софии — вести разговоры в министерстве, участвовать в конференциях, знакомиться с постановкой учебного процесса в языковых гимназиях Болгарии — и все это время терзаться тревогой и неизвестностью. Впрочем, у него всегда так было. Всегда смешивалось общественное и личное. А может, между ними и нет резкой границы. И весь конфликт придуман, чтобы было чем прикрываться, для оправдания собственной непоследовательности и уклонения от серьезных проблем.
Герберт тревожился все сильней. Машину встряхивало, потом она проваливалась в яму, и к горлу подступала тошнота. Он боялся, что остальные пассажиры заметят, как ему плохо. Желая отвлечься, Герберт стал глядеть в окно, в бездонный простор неба.
Несколько месяцев назад он понял: силы уже далеко не те, что прежде, хоть он и не желает себе в этом признаваться, хоть и пытается отгонять приступы слабости усиленной работой. Никуда не денешься, он стал уязвимее и физически и морально. Одиннадцать лет на руководящей работе: заведующий районным школьным отделом, заведующий окружным школьным отделом, заместитель председателя совета. А плата за все — непомерный расход сил.
«Мне не нравится ваше давление, господин Марула».
«Мне тоже, господин доктор».
«Жизнь подобна бегу на длинные дистанции. Надо разумно распределять силы».
«Но некоторые обязаны задавать темп».
«Зато порой именно они еще до финиша бывают вынуждены сойти с дистанции».
Сказано ясно. Куда уж ясней. И с подтекстом: «Ты воображаешь, будто обязан делать рывок прямо со старта и бежать, вывалив язык от натуги, а на финишной прямой другие сделают рывок и обойдут тебя. Что тогда? Не считай себя незаменимым».
Разумеется, он заменим. Об этом и спору нет. Но жизнь — это не вопрос тактики.
Самолет набрал высоту, болтанка прекратилась.
— Тут у них кто-то додумался, как снизить процент второгодников до нуля.
Герберт отвел взгляд от окна и посмотрел на своего спутника, который сидел рядом с «Учительской газетой» в руках. Ему повезло, что он летит с Гермером, заместителем школьного инспектора при Халленбахском окружном совете и специалистом по методике преподавания иностранных языков. Но ирония Гермера его раздосадовала, и сейчас гораздо больше, чем в другое время.
— Не нахожу ничего смешного.
— Я просто не любитель потемкинских деревень.
— А ты уверен, что это потемкинская деревня?
— Да, если исходить из моего опыта.
— А почему мы должны полагаться на твой опыт?
Герберт заметил, что Гермер несколько удивлен его горячностью. Он вовсе не хотел портить отношений, никоим образом. За те две недели, которые им предстоят в Болгарии, он намеревался сочетать работу с нервной разрядкой. И вообще он первый раз выезжает за границу на такой долгий срок. Правда, он съездил на уик-энд в Прагу с сослуживцами жены, но другие просто не вылезают из-за границы.
— Видишь ли, — сказал он, стараясь объяснить свою вспышку, — меня всякий раз бесит, когда люди походя отвергают подобные попытки, которые, если вдуматься, представляют собой шаг вперед.
Гермер ничего не ответил, и нельзя было понять, согласен он или нет.
«Не ищи меня».
Эти слова Франц написал на листке, вырванном из тетради по математике. Сперва она поддалась на уговоры Ганса, поверила, что у мальчика очередной заскок, сумасбродство, жажда приключений.
«Анна! Он, вероятно, в Париже или в Риме».
А ведь и в самом деле Франц говорил, что хочет вместе с Берто съездить в Рим. Рим ему нравился. Он уже побывал там один раз с Максом, а теперь надумал съездить во второй — с Берто. Берто — неподходящая компания для Франца, но она была готова все простить, не сделать ни одного упрека.
«Хорошо съездил?»
Вот что она спросит его, когда он вернется.
Больше ничего.
«Хорошо съездил?»
Этим она устыдит Франца, покажет ему, что она способна его понять.
Но выносить неизвестность она не могла. Надо позвонить Берто.
— Ты ведешь себя неразумно, Анна, — сказал Ганс. — Кто звонит в такую рань? Что подумают о тебе господа Берто?