«Вы не родня Томасу Маруле?»
«Он мой брат».
«Томас завтра утром будет у нас в министерстве. Заедет попрощаться».
Эта новость, преподнесенная Степановым по дороге с аэродрома — шофер уже отгонял машину на стоянку перед отелем, — приятно изумила Герберта, но одновременно пробудила в нем чувство, которое он затруднился бы определить — то ли подавленность, то ли сознание вины, словом, что-то, с чем он и по сей день не справился.
— Товарищ Марула, какого ты мнения об интуитивном методе? — спросил Гермер.
Герберт стоял за осязаемое, наглядное. Интуитивное таит в себе слишком много неожиданностей. Впрочем, сейчас он предпочел умолчать о своих взглядах. Он поднял рюмку и, обратившись с мимолетной улыбкой сперва к Гермеру, потом к Степанову, сказал:
— Если интуитивное можно попробовать на вкус, как, например, это вино, я всей душой «за».
Но Гермер не удовлетворился отговоркой. Он снова начал что-то втолковывать Степанову и даже повысил голос до крика, чтобы перекричать джаз и солистку.
— Если иностранец изучает немецкий язык в немецкой языковой среде, я не могу отказать интуитивному методу в известных достоинствах.
— У меня тоже есть некоторый опыт, — защищался Степанов. — А ваше преподавание, — это уже адресовалось исключительно Герберту, — ваше преподавание — чистая теория без плоти. Спрягать ученики могут, склонять тоже, а вот разговаривать… Вы уж извините.
Герберт не знал, что тут надо извинять. Как раз этот вопрос и обсуждался на последнем заседании совета в дискуссионном порядке: задачи преподавания языков в эпоху технической революции. Тут-то и было выдвинуто предложение назначить на вакантную должность директора языковой спецшколы имени Гердера Томаса Марулу, который имеет опыт работы за границей.
«Твое мнение, товарищ Марула?»
«Меня не спрашивайте. Томас — мой брат».
«Такая объективность делает тебе честь, но Томас не виноват, что он твой родственник».
Проявил ли он тогда объективность или просто уклонился? И почему он не хотел, чтобы Томаса назначили директором гердеровской школы? По личным мотивам или по общественным? Из-за того, что в гердеровской школе работает Рут или из-за сомнений в политической зрелости Томаса?
Кельнер принес минеральную воду и флажок. Герберт глянул сперва на флажок, потом на Степанова, и последний, тоже заметив, что на черно-красно-золотом поле нет эмблемы ГДР, зашипел что-то в ухо кельнеру, потом смущенно улыбнулся Герберту и наконец Гермеру.
Но Гермер, кажется, вообще ничего не заметил.
— Когда вы утверждаете, — горячился он и, отломив кусок булки, запихал его в рот (нервничая, он всегда жевал), — когда вы утверждаете, что излишняя грамматизация убивает разговорную практику, я с вами не спорю, но…
В эту минуту Герберт был признателен Гермеру за его профессиональную одержимость, помогавшую избегнуть неловкости. Правда, со стороны смешно было глядеть на птичью головку Гермера, которая так и норовила клюнуть Степанова, хотя Степанов либо вовсе не слышал, что кричит ему Гермер, либо слышал, но не хотел отвечать, поскольку изучал меню.
— Что-нибудь сугубо болгарское, — сказал Герберт, и Степанов заказал холодную закуску таратор.
— Когда вы ждете завтра моего брата?
— Часов в одиннадцать. Он приедет поездом с Пирин-Планины. Он не хотел уезжать из Болгарии, не поднявшись на Вихрен.
— Вы с ним в дружбе?
— Томас — великолепный методист.
Герберт подавил улыбку. Получается, будто на всем свете для Степанова существуют лишь методисты. Но тем не менее приятно слышать, что Степанов так говорит о брате. Он не надеялся встретить брата в Болгарии. От Бурты до Софии четыреста километров. Правда, можно было из Халленбаха известить его о своем приезде, но какой смысл? Томас отнюдь не ищет встречи. А Герберт со своей стороны не хотел бы навязываться. Томас приписывает ему вину за то, в чем на деле никто не виноват, кроме самого Томаса. Томас закостенел в своем ожесточении и не желает, чтобы кто-нибудь помог ему разобраться. Но при всем при том он должен очень страдать, насколько Герберт его знает.
— Мы вместе с Томасом поднимались на Муссалу. Он и на гору поднимается с той же энергией, с какой работает в школе, — сказал Степанов. — Хорошо бы он остался у нас еще на год. — И принялся черпать ложкой таратор.
Герберт почувствовал непривычно сильный привкус чеснока и всячески силился не выдать свою нелюбовь к чесноку.