- Валера, - сказал я, - у меня для тебя сюрприз! Я тебе сейчас больше ничего не скажу, но ты имей в виду.
- У меня для тебя тоже кое-что есть, - сказал Валера, - останешься доволен. Встречаемся, как и в прошлом году, по средам в шесть.
Теперь мне нужно было об одном деле поговорить. Валерин одноклассник Криницкий (он как раз в это время вошел в химкабинет и достал из портфеля завтрак) решил у меня Женечку Плотицына отбить, под видом защиты, конечно. Он напирает на то, что я Женечку обманываю, а вот он не будет. На редкость бессовестный человек! Я нуждался в Валериной защите. Но тут надо было разговор вести дипломатично: а вдруг Валера с Криницким в дружбе? А если не в дружбе, то мало ли что еще может быть: может, их родители раскланиваются.
Мне вспомнилась телепередача "В мире животных", и я понял, как надо вести дипломатичный разговор.
- Вот, Валера, - сказал я, - одна вещь меня интересует. Как ты думаешь, кто кому накидает - гималайский медведь бурому или бурый гималайскому?
Валера переглянулся со своим другом - кажется, я не совсем удачно спросил.
- Медведи бывают разные, - сказал Валера. - Вот, допустим, гималайский здоровяк встречает бурого хиляка, так тут и раздумывать нечего.
- Я понимаю, Валера, - сказал я, - что не совсем удачно спросил. Ну, а как ты думаешь, вот, допустим, встречаются бурый здоровяк со здоровяком гималайским!
- Гималайский ему в первом раунде накидает, - сказал Валера, - тут все ясно...
- Вот и я так считаю, - сказал я. - Ну, а представь себе, бегемот и носорог поссорились - кто кому?
- Носорог бегемоту, - сказал Валера. - Носорог вооружен лучше.
- Вот и я так считаю, - сказал я. - А лев, допустим, и тигр? Ведь правда лев накидает, если он, конечно, не хиляк?
Валера согласился со мной. Тогда я стал подводить поближе.
- Ну, а если бы пловцу первого разряда пришлось с боксером третьего разряда, как ты считаешь?
- Быстроглазый, - сказал Валера, - не втравляй меня в драку с Котовым. Ты что, не понимаешь? В нем восемьдесят килограммов весу. Я бы с удовольствием, но честно тебе говорю: не справлюсь.
- Да что ты, Валера! - сказал я. - Это я просто так, разве я не понимаю? У меня другое дело. Представь, есть люди, которые охмуряют малышей: сбывают им втридорога чепуховые марки, да еще кое-кого стращают и не подпускают к этому малышу.
Валера с Флейтистовым нахмурились. Я понял: они возмущены.
- Интересно было бы узнать, - сказал Валера, - имя этого человека.
- Ха! - сказал я. - Вон он хлеб с колбаской ест.
- Мы ему на первый раз сделаем внушение, - сказал Валера.
Он пальцем подозвал к себе Криницкого и для начала заметил ему, что тот не по-товарищески себя ведет: ест хлеб с колбасой, а не подумает о том, что, может быть, другие тоже проголодались. Криницкий отломил от своего бутерброда Валере и Флейтистову; они его поблагодарили, и тут уж Валера приступил к делу.
- Этот юноша, - сказал он и показал на меня глазами, - находится под покровительством очень достойных людей. Нам не нравится, когда его обижают. Для нас это непереносимо.
Валера очень педагогично себя вел: он нажимал пальцем, как на кнопку звонка, на пуговицу пиджака Криницкого, Флейтистов сдувал и стряхивал крошки с этого пиджака. В конце разговора Криницкий сказал, что не знал о том, что мне покровительствуют достойные люди. На редкость он оказался малоуважаемым человеком.
- Спасибо, Валера, - сказал я.
- О, пожалуйста!
Дело было сделано. И не как-нибудь, а дипломатично. Я шел по коридору и радовался своей удаче: никаких признаков интеллектуального спада уже не было и в помине.
Я спустился на первый этаж. Здесь во 2-м "Б" учится Женечка Плотицын, совсем еще несмышленый человек: он не понимает, что не я должен его проведывать, а он меня.
Женечка бросился мне навстречу, я пожал ему руку и сказал:
- Здравствуй, юноша!
- Меня уже обижали! - сообщил Женечка, как только мы покончили с рукопожатием. - Вон тот, который борется, вон тот у стены и еще один - он в столовую ушел.
Я отпустил леща тому, который боролся, и тому, который у стены стоял. Первый убежал плакать в класс, а второй так и остался у стены - смотрел на меня исподлобья, как на собаку, которая того и гляди укусит.
- Ты мне скоро списки составлять будешь, - сказал я Женечке.
Его всему учить надо. Но мне не трудно. Года через два я подберу ему какого-нибудь второклашку, чтоб Женечка ему ненужные марки сбывал. Женечка мне нравится: он хоть и несмышленыш, а в человеческих отношениях неплохо разбирается. Когда мы по четвергам встречаемся с ним в сквере, он садится на скамейку рядышком, прижимается ко мне, заглядывает в глаза и доверяется во всем - ну просто родной человек! Я ни разу его не надул. У меня даже появляется желание подарить ему несколько марок: я беспомощным становлюсь, когда ко мне вот так, по-родственному, прижимаются. Папа говорит, что из всех моих инстинктов самый сильный - инстинкт родства. Однажды ко мне на перемене прижался наш пакостник Зякин - он это делает ради смеха. Можете себе представить, у меня к этому типу теплое чувство появилось. Я Зякина тут же прогнал: он таких чувств не заслуживает. Женечка - другое дело. Я только стараюсь держать себя в руках: если филателисты начнут раздаривать марки, то коллекционированию конец. О порядке в мире я никогда не забываю.
- У меня для тебя куча марок, - сказал я Женечке. - В четверг в шесть начнем наши встречи.
Я попрощался с ним за руку и пошел к себе на второй этаж. На лестнице Женечка меня догнал и сообщил, что тот, который ходил в столовую, уже вернулся и успел Женечке ножку подставить.
- Юноша! - сказал я ему на это. - Ты начинай соображать. Посмотри на этот коридор: вон человеку ножку подставили, а вон бедной девочке не дают пройти. Ты соображай! Неужели подножка - это такое событие, из-за которого стоит беспокоить занятого человека? Дай ему под ребро, и больше он тебе подножек ставить не будет.
Женечка побежал выполнять. Уверен, из меня бы получился хороший педагог. Его мама должна мне цветы носить.
Тут прозвенел звонок, и я пожалел, что нет у меня больше времени заниматься делами: после интеллектуального спада пришло вдохновение.
На третьей переменке, подгоняемый вдохновением, я сбегал в магазин "Школьник" и купил себе дневник для двоек и троек. Я прямо на уроке стал заполнять его и только закончил, как историк наш, Павел Владимирович, вызвал меня закреплять. Я мало что слышал из его объяснения, с трудом на тройку хватило. Мой второй дневник мне тут же пригодился. Так кстати я его купил! Это выглядело прямо-таки таинственно и обнадеживало после вчерашних неудач. Может, я вступил в полосу удач? Может, все сто тысяч удач (это число я без калькулятора прикинул) свалятся на меня в одну неделю? Не теряйся, Дербервиль, куй железо, пока горячо! Я решил сегодня же переговорить со Светой Подлубной. Дело в том, что при большом количестве удач случилось маленькое недоразуменьице, совсем малюсенькое, но оно меня беспокоило почему-то. Можно было подумать, что это не недоразуменьице, а самая настоящая неприятность. Света Подлубная заметила на переменке, как я дергаю головой, и сказала Вальке Сероштану:
- Смотри, какой неприятный!
И хотя я знал: она так говорит, потому что злится на меня, - я расстроился. Вот еще! Можно было подумать, что у меня душа нежная, как у Чувала. Я даже в зеркало пошел смотреться: ничего неприятного я не увидел, но головой все-таки старался больше не дергать.
На последнем уроке у меня появился план: я решил недоразумение со Светой Подлубной исправить. Пусть этот день состоит из одних удач. Вдохновение мне поможет проделать все гладко и успешно.
О том, как, продолжая устраивать свои дела, я почувствовал
усталость и потерял интерес к науке