- И что ты собираешься делать дальше? - спросил Кесс. - Ведь скрываться по местным зарослям это тоже не дело, Пью.
- А почему? - усмехнулся Пью. - Старинные дружки меня пока не оставляют своими милостями. Иногда даже хватает и на прифронтовой ресторан, и на бордель, и на все остальное. Я уверен, что они меня не бросят. А знаешь почему?
- Почему?
- Потому, что когда они на меня смотрят, то видят себя. Это значит, что они подают не мне, а как бы себе. Только не себе нынешнему, а себе будущему. Вкладывая свои вафли в мою золотую каску, они вкладываются в свое будущее. Понимаешь?
- Думаю, да. Но все же, жить так - это не дело. А вдруг тебя подстрелят жандармы?
- Не подстрелят, - рассмеялся Пью. - Я же разведчик. Конечно, я теперь живу в мире звуков, а не в мире зрительных образов, но все равно. Если дело дойдет до стрельбы, то жандармам не поздоровится, поверь. Да и ребята помогут, они никому не позволят стрелять в свое будущее. А кроме того недолго мне осталось шнырять по местным зарослям, Одноглазка.
- Почему? - с тревогой в голосе спросил Кесс. - У тебя что-нибудь болит?
- Кроме души - ничего! - Красавчик уже начинал похохатывать, видимо, разговор его развлекал. - Дело в том, что наша гребаная медицина уже изобрела головные протезы, об этом просто никто пока не знает.
- А ты, выходит, знаешь?
- Я же разведчик, забыл? - Пью уже хохотал во всю. - Нет, серьезно. Однажды я два дня пил с одним хирургом в "Красной Матрице", это такой бордель в U-218, и он мне поведал об этих новейших протезах под большим секретом. Медицина красноголовых изобрела эти протезы уже давно, дело только за полевыми испытаниями. Наша медицина тоже уже на подходе со своими протезами, но это не имеет значения. Запротезироваться можно где угодно, были бы вафли. Но с этим делом мне обещал помочь капитан Оу. Он мой должник по одному щекотливому дельцу. Вот такие дела, Одноглазка, а ты говоришь - дом инвалидов, ветеранский приют. Пусть в них заселяют прифронтовых сутенеров, а наше место - здесь.
- А своей натуральной головы, тебе, выходит, не жалко?
- А чего ее жалеть? Слишком мало толку я от нее видел за свою жизнь, ха-ха-ха! Пусть пропадает...
- Вы наговорились? - из раскрытой двери автобуса высунулся заспанный сержант-кондуктор красноголовых. - Мы сейчас отправляемся. Пью, ты едешь?
- Нет, Мото, - голова Красавчика быстро развернулась правым ухом к дверям. - Я сегодня не при вафлях.
- Давай сюда свою каску, Пью, - Кесс расстегнул боковой карман мешка и вытащил пачку килокалорий. Он быстро отсчитал десять вафель и сунул их в протянутую золотую каску. Потом Кесс порылся в карманах бриджей и бросил в каску четыре чайных пакетика с синим орлом.
- Ну, что, Пью? - спросил сержант-кондуктор, - а теперь едешь?
- Нет, Мото, - Пью ощупал подарок Кесса и быстро рассовал его по карманам ветхого кителя. - Я тут еще погуляю. Может, услышу еще кого-нибудь из наших.
- А ты едешь? - спросил сержант-кондуктор у Кесса.
- Я - да.
- Тогда - прошу на борт.
Кесс встал на первую ступеньку автобусной подножки, пропустил внутрь Джоуля, а потом обернулся назад и зачем-то махнул Красавчику рукой.
- Прощай, Пью.
- До скорого, - Красавчик тоже зачем-то махнул ему рукой. - Береги себя.
- Постараюсь.
Автобус рыкнул сразу двумя своими двигателями и Кесс быстро вбежал в салон. Сзади с шипением встала на свое место тяжелая стеклянная дверь и прифронтовая полоса начала сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее уноситься назад и вдаль.
***
Сержант-кондуктор быстро проверил бумаги Кесса и сделал пометку в своем журнале, а потом попросил предъявить к осмотру личное оружие. Он привычным движением выщелкнул из обоймы патрон, измерил его диаметр крошечным золотым штангель-циркулем и удовлетворенно кивнул головой.
- Двенадцатый калибр СЗК, все в порядке, - сказал он, возвращая пистолет Кессу. - Сорок килокалорий в кассу и располагайся где хочешь. Сегодня ты у нас единственный пассажир.
Кесс оплатил поездку, прошел вдоль рядов удобных мягких кресел и присмотрел себе место - в шестом ряду, у окна. Джоуль с радостным повизгиванием носился по салону, обнюхивал сиденья и белоснежные кружевные салфетки на подголовниках, крутился у двери в автобусный туалет, а потом запрыгнул на сиденье рядом с Кессом, потоптался на нем и лег, положив голову на скрещенные лапы.
- Собачка по шестьсот шестьдесят седьмому приказу едет? - с участием спросил сержант-кондуктор.
- Да.
- Бедняга, - сержант тяжело вздохнул. - У нас то же самое. Ты думаешь, почему у нас сегодня автобусы порожняком уходят?
- Почему?
- Фронтовики по всему фронту командированных с собаками ловят. Из наших командированных только один к рейсу на U-231 смог прорваться. Правда, весь израненный и без собаки, прямо перед тобой санитары в тыл увезли. Остальных, я думаю, уже укокошили. А ты, выходит, смог?
- Да, - этот разговор начал раздражать Кесса уже в самом начале и отвечал он односложно, сквозь зубы.
- Счастливчик ты, выходит. Везунчик. Или ваши фронтовики - дерьмо, ротозеи. Я ведь эту собачку сразу признал. Это она крайний бункер унюхала?
- Ага, - сказал Кесс, страшно осклабившись всеми своими золотыми зубами.
- Имей в виду, если нас по пути остановят, мы с шофером за тебя вписываться не станем. У нас на этот счет другой приказ - в случае нападения обеспечить сохранность военного имущества любыми средствами. Автобус, значит, от разъяренной солдатни уберечь. Вот так, значит. А за сохранность командировочных мы ответственности не несем.
- Я на это и не рассчитываю, - Кесс отвернулся к окну и начал рассматривать проплывающие мимо виды.
Прифронтовая дорога была полностью разбита снарядами средних калибров и лишь кое-где подлатана щебнем, но автобус шел мягко, плавно покачиваясь на самых глубоких ямах и смотреть в окно было приятно. У Кесса сразу возникло ощущение, что он рассматривает не фронтовую дорогу, а просматривает древний военный фильм, причем не просто так, а сидя в оборудованном кондиционерами и мягкими креслами довоенном кинотеатре.
Мимо окна медленно проплывали выжженные участки земли, ободранные взрывами, похожие на плохо оструганные пыточные колья, деревья, закопченные золотые танки со свернутыми на бок башнями, разбитые прямым попаданием установки залпового огня, перевернутые колесами к небу остовы автомобилей, навеки умолкшие орудия с причудливо выгнутыми и скрученными золотыми стволами. Кесс всматривался в разбитую технику, пытаясь определить ее принадлежность, но почти все номера и эмблемы были оплавлены, стерты и слизаны бушевавшим здесь пламенем, а типы и виды техники были почти одинаковыми и поэтому что-то понять можно было только по направлению стволов, радиаторов и ведущих катков, да и то далеко не всегда.
Вдруг мимо окна проплыл грубо сколоченный помост над которым раскачивалось несколько трупов, почти уже скелетов слегка прикрытых остатками истлевшего обмундирования. Бесстыжий фронтовой ветерок словно бы играл с выбеленными солнцем костями, золотом протезов, грязной военной рваниной и длинными лентами размотавшейся алюминиевой фольги.
- Вы своих трусов тоже так? - спросил сержант-кондуктор.
- Нет, - ответил Кесс сквозь зубы. - У нас все гуманнее.
- Не звезди, - миролюбиво заметил сержант-кондуктор. - Это ваши висят. Мы их специально убирать не стали, с пропагандистскими целями.
- Может и наши, - не стал спорить Кесс. - Какая теперь разница? Кому какое сейчас до этого дело?
- Ну а с другой стороны - вокруг такое твориться, а тут еще эти трусы со своей фольгой.
- Да. А тут еще эти трусы.
Бои на этих полях шли ожесточенные и Кесс в них участвовал лично. Именно здесь он потерял правую половину своего лица, где-то здесь он оставил свой глаз. Если бы не это ранение, полученное в самом начале первой фазы наступления, его, наверное, здесь бы и укокошили. Несколько раз эта земля переходила из рук в руки, а от квадратных тогда все шли и шли директивы на очередное наступление. В ожесточенных боях обе стороны быстро теряли технику и расходовали боеприпасы, а по тылам днями и ночами работала авиация, подвоза почти не было, и вскоре на полях сражений дело дошло до штыковых и рукопашных атак. Золотые штыки и ножи гнулись о золото протезов, суставы отлетали после слишком сильных ударов, рвались провода, трещала соединительная ткань, но люди, казалось, ничего не замечали. Они раз за разом поднимались по свистку и бежали навстречу друг другу с перекошенными злобой и болью лицами, а добежав они как бы сплетались в крепчайших объятиях, кромсали и рвали друг друга.