Решили создавать ассоциацию фермерских, крестьянских хозяйств и производственных кооперативов, работающих совместно, на тех же землях. Вроде тот же совхоз, но уже из свободных фермеров, вышедших из хозяйства, а значит, можно оставить у себя «лишние» 8 тысяч гектаров земли и получить все преимущества, которые фермерам положены: отмена налога на пять лет, льготные кредиты и прочее.
Придумали все это, конечно, не механизаторы, не скотники, а руководители. Объясняли преимущества, новизну: вместо звеньев товарищества (полеводческое, животноводческое), отношения между ними договорные, у каждого свой счет. Руководство выборное.
Говоря о туманном будущем такого проекта, я вспоминаю недавнее прошлое, когда были в колхозных подразделениях свои чековые книжки, взаиморасчеты и прочее. Все минуло, не оставив следа. Это факт. Но категорично ставить крест на задуманном в Кузнецах не могу, потому что работающим на земле людям и специалистам виднее. Им работать и жить. Тем более что перемены в хозяйстве были нужны. Ведь рентабельность производства в нем – 6 процентов, удои на корову – 1,5 тысячи литров, среднесуточный привес крупного рогатого скота – 300 граммов, а привес свиней и вовсе цифра, которой трудно поверить: 14 граммов.
М. А. Хабаров, нынешний председатель мятежной ассоциации, а в пору начала преобразований – главный агроном совхоза, и сейчас уверен, что дело было задумано стоящее. И не только задумано, но и воплощалось в жизнь: проводили агитацию, разъясняли людям. Начали подавать заявления в районный земельный комитет, получали землю в собственность, но работали по-прежнему вместе: пахали, сеяли. Создавали вместо привычных звеньев товарищества, выбирали в них руководителей, утверждали взаимные договоры, но работа, повторю, шла, как и прежде, вместе. За зиму провели два собрания. Теперь никто не докажет, с кворумом они прошли или без кворума. Но пока – в согласье.
Но вот уходит прежний директор совхоза. (Другие скажут: директора убрали районные власти, потому что он не хотел их слушаться.) С уходом директора появилась оппозиция новому курсу в лице руководящего состава. Может быть, потому, что подошло время выборов руководства всего хозяйства.
И мне было сказано жестко, впрямую:
– Выборность руководства была не всем руководителям по нутру. Ведь могли и не выбрать. Могли спросить, например, чем кормит главный специалист двадцать голов крупного рогатого скота на своем подворье. Откуда берет корма? У одного двадцать голов одной лишь крупной скотины, не считая овечек, коз и прочего, а у другого – одна корова. Значит, счастье и нажиток не тому, кто лучше работает, а тому, кто, пользуясь властью, может свободно взять или, пользуясь всегдашними порядками, украсть совхозное или выпросить у начальника.
Это дело (нажиток, скотина) очень серьезное, называется оно – «наша сельская жизнь», где на зарплату не проживешь, а спасение – «второй фронт»: личное подворье.
– Мы хотим честно работать, честно зарабатывать, не воровать или клянчить, – заявляли сторонники Хабарова.
– Хотят стать помещиками, – говорили другие.
Летом 1992 года состоялось третье совхозное собрание.
Там грянул бой. Загорелось в открытую.
Если раньше разговоры шли тихомолком (о «помещиках», которые хотят все заграбастать, о том, что совхозы «в Москве запретили», не уйдешь в фермеры – и все пропадет, с пустыми руками останешься) – теперь пошел бой открытый. Ставка была серьезнее некуда – жизнь, которая не кончается. По-прежнему надо будет есть и пить, детей растить. И все это при нынешних сумасшедших ценах. Да и земле этой отдано столько лет и трудов – своя, родная. Другой нет. Тем более если на душу полагается по 14,4 гектара пашни, по 2 гектара «золотой» орошаемой земли, 1,4 гектара сенокоса, большой кусок пастбища. Да еще имущественный пай. Это не бумажный ваучер. Это весомое, очевидное, не одним поколением нажитое. Есть за что драться. В результате третьего собрания народ разделился почти пополам: 47 процентов – за фермерскую ассоциацию, остальные – за прежнее единение с новым названием «акционерное общество».
Тут пошла стенка на стенку, кто кого одолеет.
В хабаровскую ассоциацию фермеров ушли большинство механизаторов, захватив с собою собственной волею тракторы, комбайны, другую технику. Она ведь всегда при дворах стоит. Попробуй отними. Повод простой и весомый: «Я на нее жизнь поклал. Работал и буду работать. Никому не отдам».
Но земли, посевы на них, склад горючего, мастерские, банковские счета – все в руках бывшего совхоза. Спели хлеба.
– Мы пахали это поле, культивировали, сеяли, значит, оно наше, – говорили механизаторы-«выходцы». – Мы и будем убирать.
– Нет, не будете, – отвечали им. – По закону сеяли не вы, а совхоз. Совхоз и уберет. А уж потом выделим вам землю.
Понимали, что друг без друга не смогут провести уборку: у одних в руках техника, другие сторожат свои хлебные поля.
Поэтому заключили договор о совместной работе, который продержался лишь день-другой. Страсти взяли верх. Уличили друг друга в самоуправстве, воровстве. Расторгли договор. Вызвали милицию, чтобы прогнать «вражеские» комбайны с «моего» поля. Пусть пшеница стоит, пусть осыпается, но «чужое не тронь».
С горем пополам убирали – и губили хлеба, нанимали варягов из задонских чужих хозяйств. Уборка не закончилась и в январе. Кукуруза стоит, ушло под снег сорго, не вспахали под зябь.
И прежде «Кузнецовский» достижениями не блистал, а нынешний «пожар» и вовсе доконал хозяйство. Возвращать надо срочные кредиты, платить проценты. Но из чего? Скотина осталась без кормов. Под нож ее.
Трудно всем: бывшему совхозу, тем, кто ушел оттуда и кто снова вернулся. После летних баталий и осенних итогов ассоциация Хабарова потеряла много людей. Если летом разделились почти пополам, то теперь у Хабарова не осталось и четверти. Возвратились в бывший совхоз пенсионеры, не получив желанного пая. Ушли и работники, поняв, что ассоциация и доходы ее – это еще журавль в небе, а жить надо сейчас.
Время, зимние холода остудили прежние страсти. Прежний совхоз и ассоциация делят землю, делят технику. Конечно, нелегко. Но верно сказал Хабаров:
– Те, кто занимается производством, всегда между собой договорятся, потому что ими правит экономика. А когда просто эмоции, – добавил он, – тогда худо.
Дележ еще не закончен. Пожар погас, но угли горячи. И пламя может снова проснуться. Потому что решается дело великое: земля, собственность, а значит, и жизнь. Тех, кто работал, кто ныне работает и кому завтра жить на этой земле, в хуторе Кузнецы.
Вот, кажется, и вся невеселая история про «пожар» в хуторе Кузнецы. Остается последнее: зачем я туда ездил – чтобы просто вынести сор из хуторского дома? Нет. Чтобы найти виноватого? Да.
Времена нынче иные. Не разборов и оргвыводов я хочу. Но великий передел на нашей земле лишь начинается. И каждый опыт, пусть даже горький, для нас – урок.
Последний разговор в Кузнецах (уже при отъезде, на заснеженной улице) был с пенсионером, бывшим механизатором Николаем Лаврентьевичем Рогожниковым. Он не старец, выживший из ума, а крепкий еще мужик, общительный, энергичный.
– Ваша-то где земля? Ваш пай? – спросил я его. – В бывшем совхозе или в ассоциации?
– Какая земля?.. – не сразу понял он. – Бумажка эта, на какой написано? Отдавал я ее… этому… как его… – стал он вспоминать.
– Кому?
– Ну, этот… Петро вроде…
Подошел тут П. Н. Шлепин, призвали его на помощь:
– Кому я землю отдал?
– Может, Тибирькову?
– Нет.
– Хабарову?
– Нет.
– Сашке Хомякову?
– Ему, ему! – обрадовался Николай Лаврентьевич. – Сказали, совхоз распускают, все пропадет.
– В помещики полез? За белыми буханками? – поддел товарища Шлепин. – Как же: корову дадут. Дали?