Поскольку до обеда оставалось еще немного времени, мы шли не торопясь, по дороге задерживались возле ювелирных магазинчиков, набитых изящными народными изделиями из дутого серебра, и, облизываясь, провожали глазами рослых девушек в длинных, по щиколотку, черных платьях с желтой бахромой на груди, которые, покачиваясь, как ладьи, прогуливались по мостовой, надменно занятые только собою. Это были жительницы окрестных деревень, прекраснейшие среди женщин Юга, рожденные крестьянками от туристов с голубой кровью. Так, по крайней мере, утверждал местный гид, приставленный к нам городской управой. И действительно, в долгом и полном впечатлений путешествии по шести республикам нам нигде больше не довелось видеть таких красивых девушек; некоторые из них, правда, были слегка обезображены сифилисом.
Наконец мы добрели до каменной скамьи и уселись на горячем песчанике, восхищаясь бескрайним морем, салатовым и изумрудным, серебрящимся от ветра, с грохотом разбивающимся о скалы у наших ног. За спиной у нас зазвонил среди пальм смешной и яркий миниатюрный трамвайчик и начал взбираться на гору, на соседней скамейке сидела в летнем цветастом платье загорелая женщина, держа на коленях ребенка, который забавлялся висевшими у нее на шее бусами из красных кораллов, с моря веял влажный, пахнущий водорослями ветерок, в чистом небе кружили чайки и опускались на волны. Было тепло и тихо, лучшая пора для созревания апельсинов.
— Не пишут про нас в газете? — спросил Член Делегации. В Любляне нам посвятили целую статью.
— Обедать пошли, опять опоздаем, — сказал другой Член Делегации.
— Да хватит вам о еде, — сказал первый. Обернулся на звонок трамвая, который съезжал с горы, и заметил: — Примитив, как у Руссо Таможенника.
Я принялся просматривать газету, пробегая глазами названия самых скромных статеек и заметок. Увы — на первых страницах о делегации не было ни слова. На пятой полосе — это была «Борба» от 11.11.47 — мне бросились в глаза три фотографии, переснятые из какого-то английского журнала. На первой фотографии, посреди голого каменистого поля, лицом к лицу с шеренгой солдат в английских мундирах, стоящих в вольных позах с винтовками у ноги боком к зрителю, так что аппарат с достаточной резкостью запечатлел лишь белые манжеты и пояс первого солдата да большую сумку с патронами для «томми-гана»[142], висящую у него на груди, — были выстроены в ряд люди, среди которых мое внимание привлекли женская фигура и мужчина в полосатых штанах.
Вторая фотография воспроизводила «деталь» первой: мужчину и женщину. Мужчина — очень стройный, совсем молодой, почти на голову выше женщины был в пиджаке, надетом прямо на пижаму с расстегнутым, как у спортивной рубашки, воротом. Был он лысоват, с бачками и подстриженными усами; стоял выпрямившись, крепко сжав левую руку в кулак; можно было догадаться, что у него тонкие, плотно сомкнутые губы и насупленные брови. На девушке было расклешенное пальто, на голове чалма (цветная, насколько позволял судить снимок), стягивающая ее пышные волосы, по моде взбитые надо лбом. Голову она слегка склонила к плечу, на открытой шее чернел маленький крестик, а может, капелька типографской краски. Тяжесть тела девушка перенесла на левую ногу, правую немного согнув в колене, как человек, уставший от долгого стоянья на месте. Губы ее были чуть поджаты, словно от холода. Правая рука мужчины и левая женщины бессильно свисали, как бы отделенные от тела, — они были связаны между собой. Девушку звали Ефтимия Паза, ей было двадцать пять лет, мужчина по фамилии Васкекис был учителем в школе, он не успел надеть костюм.
На третьей фотографии солдат в английском мундире, широко расставив ноги, склонился над трупами. Подпись под фотографиями гласила, что это фашистские греческие войска расстреливают подозреваемых, а солдат на третьем снимке после экзекуции переворачивает каблуком тела расстрелянных и добивает тех, кто еще шевелится.
— Нет, про нас ничего нету, — сказал я, просмотрев газету до конца. — Разве что мне сегодня исполняется двадцать пять лет. Судя по дате. Газета вчерашняя.
— Это действительно интересно, — иронически заметил Член Делегации.
— Пошли, наконец, обедать, — сказал другой Член Делегации, нервно покусывая рыжие усики, которые, месяц уже не подстригавшиеся, свешивались на верхнюю губу.
Мы встали и бодро зашагали к гостинице, где нам подали: hors-d'oeuvres varies[143] и caviar de Cladave[144] на выбор, creme de volatile, din-donneau roti, charlotte russe[145], а также dingac[146] и кофе по-турецки.
Мещанский вечер