Юный лауреат вышел на эстраду, поклонился слушателям и, когда отзвучали аплодисменты, сел за рояль, откинул назад длинные блестящие волосы и коснулся руками клавиш.
VВ ту ночь долго беседовали старый филолог профессор Генрих К. и бывший офицер гитлеровской армии Гайнц Лонер, каменщик-передовик.
Утром я вернулся в Берлин, захватив из Герценбурга на память цветные открытки с видами замка, собора и красочной панорамы городка.
Конечно, новая Германия не начинается и не кончается Герценбургом. На крупных заводах, в десятках тысяч школ, на тракторных станциях, на поделенных землях юнкеров оживают революционные традиции немецкого пролетариата, воспитывается новый народ, строится немецкая народная демократия. Я многое повидал в Германии, перелистал горы печатной продукции, не одну ночь провел в разговорах с людьми. Я помню щербатые от снарядов Бранденбургские Ворота, разделяющие Берлин на два мира: социалистический и буржуазный; наполовину уже восстановленные цехи металлургического завода в Гродитце; кирпичные домики переселенцев, построенные государством; я помню города, людей и события. Я искренно полюбил нашего друга из-за Одры и Нысы. И всегда, вспоминая о нем, я вижу перед собой горящие глаза профессора Генриха К., жесткое, упрямое, исхудавшее лицо каменщика Гайнца Лонера и слышу первые такты сонаты h-moll.
Каменный мир
Яну Добрачинскому
Краткое предисловие
Перевод К. Старосельской
«Каменный мир» — один большой рассказ, состоящий из двадцати самостоятельных частей. Автор испытывал возможности, которые дает форма «короткого рассказа», и счел эксперимент не слишком удачным. Форма короткого рассказа сродни тесному воротничку: так же стесняет дыхание. Она отучает от рассуждений и отступлений, навязывает единство действия, времени и места, превращает писателя в фотографический аппарат.
Некоторые из этих коротких рассказов сугубо реалистичны, иные — сущие пустяки, кое в каких содержится полемика с позицией других писателей. Адресаты тогда указаны в посвящениях, хотя иногда посвящение — лишь дань вежливости. Сам я не принадлежу к числу закоренелых катастрофистов, не знал капо Квасняка, не ел человеческих мозгов, не убивал детей, не сидел в карцере, не ходил с немцами в оперу, не пил в саду вина, не предаюсь инфантильным мечтам — вообще меня бы очень огорчило, если б рассказы из «Каменного мира» были восприняты как страницы интимного дневника автора только потому, что написаны от первого лица.
Не знаю, в достаточной ли мере это предисловие оправдывает мои короткие рассказы. Я написал его главным образом для того, чтобы ко мне не цеплялись разные радикальные католики — и другие.
Каменный мир
Товарищу Павлу Гертцу
Перевод Г. Языковой
С какого-то времени во мне, как плод во чреве у женщины, зреет исполненная тревожного ожидания мысль о том, что наша Необъятная Вселенная раздувается с невероятной быстротой, подобно смешному мыльному пузырю; я дрожу, как скупец, едва подумаю, что она, как вода сквозь пальцы, уходит в пустоту и что когда-нибудь, может сегодня, может завтра, а может через несколько световых лет, канет туда бесповоротно, словно бы созданная не из прочного материала, а из мимолетного звука. Сразу хочу признаться, что хотя теперь, после войны, я лишь изредка заставляю себя чистить ботинки и почти никогда не отдираю грязь с отворотов брюк, что бритье — щеки и подбородок через день — стоит мне немалых усилий, да и ногти я, словно бы жалея о потерянном времени, обгрызаю зубами и не занимаюсь поисками редких книг или, скажем, любовниц, невольно подчинив свою судьбу судьбе Вселенной, но все же с недавних пор мне пришлись по душе одинокие прогулки, в послеполуденную жару, по рабочим окраинам города.
Я с удовольствием вдыхаю большими глотками пыль руин, затхлую и колючую, как натертый сухарь, и, по привычке склонив голову вправо, гляжу на деревенских баб, примостившихся со своим товаром возле разрушенных домов, на чумазых ребятишек, гоняющих среди непросохших после ночного дождя луж тряпичный мяч, на пропыленных, потных рабочих, которые на безлюдной улице, с утра и до поздней ночи, спешно перешивают трамвайную колею, потому что я отчетливо, словно бы в зеркале, вижу, как эти поросшие травкой руины, деревенские бабы, их бидоны с заправленной мукой сметаной, несвежие юбки, тряпичный мяч и бегущие за ним вдогонку дети, штанги и стальные молоты, сложенные возле торфяника, мускулистые руки, усталые глаза и тела рабочих, улица и маленькая площадь с многочисленными деревянными лотками, над которыми вечно стоит сердитый людской гомон и проносятся гонимые ветром быстрые тучи, — как все это, вдруг смешавшись, падает вниз, прямо мне под ноги, подобно отражению деревьев и неба в бегущем под деревянными мостками потоке.