Александру стало немного не по себе, когда он констатировал, что Валли наблюдает за капитаном Врбата с тем же интересом, с каким ребенок смотрит на конвульсии жука, которого он живьем насадил на булавку.
— Видишь, дедушка, — воскликнула она, — я так и знала! Если Польди заговорил о бовари, то это, уж конечно, какая-то Бовари из кулинарной книги.
— Это, дружок, ты правильно угадала, но скажи, кого ты называешь «нашей мадам Бовари»?
— Ну конечно, твою невестку. Разве есть среди нас другая непонятая женщина со скрытыми страстями?
Валли сказала это так, между прочим. И все же Александру опять стало как-то не по себе. Уже в словах «твоя невестка» звучала такая холодность. Почему она не сказала «тетя Елена» или просто «Елена»? И сколько антипатии было вложено в определение «непонятая женщина»! Полноте, только ли это холодность? Только ли антипатия? Нет, это уже граничило с враждебностью. Но почему? Чем могла Елена обидеть племянницу? Может быть, даже не словами, а своей замкнутостью, которую та принимает за высокомерие. Может быть, Валли завидует интересной в своей томности тетке? Но возможно, Валли испытывает к ней не личную неприязнь, возможно, в этом сказывается протест женщины с новыми взглядами и новыми чувствами, непонимание ею своей вчерашней предшественницы?
«Какая перемена! — подумал Александр. — До сих пор флоберовская мадам Бовари воспринималась женщинами если не как образец для подражания, то, во всяком случае, как натура глубокая и полная очарования. А Валли находит ее просто устаревшей, смешной. И «скрытые страсти» она презирает не меньше, чем «непонятых женщин». Интересно, что за скрытые страсти могла обнаружить она у Елены?»
VII
Кто-то тихонько подошел сзади к Александру. Он обернулся. Это была Елена.
— Прости, пожалуйста, мне пора к детям, — тут же сказала Валли.
Елена с непроницаемой улыбкой посмотрела ей вслед. Челка слегка падала Елене на глаза, словно те тонкие сетчатые занавески, что приняты на юге. На ней было платье кирпичного цвета несколько эксцентричного фасона, с большим черным бархатным цветком на груди.
— Я не помешала? — спросила она Александра и Польди.
— Ну, что ты, наоборот, — возразил Польди. — Ты пришла как раз вовремя. А то своими разговорами они вогнали меня в меланхолию.
— О чем же вы говорили? Александр опередил капитана Польди:
— О соусе, о французском соусе бовари.
— Как? И это может вогнать в меланхолию? — недоверчиво улыбнулась Елена.
— Теперь и ты туда же! — проворчал Польди. — Пожалуйста, Елена, оставь бовари в покое. Лучше выпьем чего-нибудь. Разреши тебе налить? — Он размахивал бутылкой сливовицы.
Елена утвердительно кивнула. Александр был поражен, когда и она, не хуже Валли, разом опорожнила рюмку. Правда, после этого ее передернуло, и особого удовольствия на лице у нее не отразилось. Тогда для чего же она пьет? Просто блажь нашла? Хочет казаться не тем, что она есть? Или хочет идти в ногу с молодежью, хочет не отстать от Валли? Понять Елену было нелегко. Только что она ответила на вопрос Польди, как ей понравилась сливовица: «Совсем не понравилась», — и тут же попросила налить ей еще рюмку: «Может быть, я войду во вкус».
— Браво, Елена, ты молодец, — похвалил ее Польди и налил ей вторую рюмку. — Ты храбрая.
— Нет, — вырвалось у Елены. — Просто мне хочется хоть раз выйти из своей шкуры.
Пожалуй, даже не смысл ее слов, а тон, которым они были произнесены, обратил на себя внимание Александра. Неужели это Елена, сдержанная, невозмутимая, недоступная порывам Елена? Но тут она воскликнула:
— Мне кажется, я опьянела уже с одной рюмки. — Это должно было звучать задорно, но голос изменил ей. Елена быстро повернулась к Александру: — Я хотела тебя спросить. Я не поняла, что имел в виду Ранкль, когда произносил тост; он сказал, что ты утверждаешь, будто злополучное число тринадцать может принести счастье, как, например, было сто лет тому назад…
— Правильно, — подтвердил Александр, — только под счастьем, которое подарил старушке Европе тысяча восемьсот тринадцатый год, я подразумевал мир, — поражение, которое потерпел дух милитаризма, воплощенный в Наполеоне. А мой любезный зятек, наоборот, подразумевал под этим расцвет военной мощи Австрии, схватки народов и завоевания. Но мне кажется, тебе это все еще неясно?
— Нет, нет, только, знаешь… — Елена запнулась, — меня, собственно, интересовало не это.
— Не это? А что же?
— Когда ты говорил, что тринадцать — счастливое число? Насколько я помню, я ни разу не слышала этого от тебя.