На любое разумное предложение… Но когда это политика венских господ дипломатов была разумной? Готов пари держать, что по случаю Нового года они уже придумали кучу невероятных глупостей, чтобы еще основательней испортить отношения с Сербией.
— Уверен, что Зельмейер сообщает мне о таких глупостях, — проворчал Александр и взял конверт с хорошо знакомым, несколько неряшливым почерком Зельмейера.
Зельмейер и Александр были давнишними друзьями. Их дружба завязалась еще в те годы, когда они оба совсем молодыми студентами приехали из чешского захолустья в Вену. Александру, правда, пришлось преждевременно прервать учение. Он был исключен из университета за участие в выпуске листовки, которая привела к драке между студентами-либералами и студентами-ультрамонтанами{16}. В тот год его отец, откупщик налогов на табак, променял половину своего имения Гесеница на типографию и записал ее в реестре торговой фирмы на имя Александра. Так Александр стал владельцем «Тагесанцейгера», листка для «семейного чтения», принимающего «публикации от уважаемых читателей». При новом владельце скромный листок для «семейного чтения» превратился в серьезную газету, чему Александр в значительной мере был обязан негласному сотрудничеству Зельмейера, который после короткой, но блестящей карьеры в министерстве финансов ушел с государственной службы и в качестве банкира, приват-доцента и члена палаты господ стал играть видную роль в экономической и политической жизни австрийской столицы.
Зельмейер писал другу порой нерегулярно, порой очень часто и держал его в курсе целого ряда дел из интересующих их обоих областей; политика Австрии на Балканах, глупость которой была поистине сказочной, принадлежала к одной из любимых тем Зельмейера.
Начало его сегодняшнего письма было чисто деловым. Он положительно высказывался о присланном ему Майбаумом проекте договора на покупку типографии. Затем следовала информация об интересовавшем Александра последнем заседании бумажного картеля. Потом несколько биржевых сплетен, сдобренных язвительными замечаниями из зельмейеровской «фамильной философской сокровищницы». Непосредственно за этим шла полушутливая жалоба на жену, которая последнее время увлеклась аэронавтикой (и аэронавтами), — этот ее новый конек сулил стать столь же дорогостоящим, как и ее прежние увлечения: магнетизм и теософия.
Только в самом конце всплыла любимая балканская тема: «По всей видимости, сербы, болгары и греки вцепятся друг другу в волосы при дележе турецкой добычи. Какой прекрасный случай для нашего министра иностранных дел снова сесть между всеми стульями! Пока что он еще держит в тайне свои намерения и злится, когда ему задают вопросы. Господин С. . ., принадлежащий к венгерской оппозиции, пустил по этому поводу остроту, которая обошла все политические салоны: «Какие новости с Балкан? Ну а тебе-то что, баран!» Острота пользуется успехом. Только господин министр, которому, конечно, тут же передали это творение, был очень шокирован, «Нет, э… э… э… баран — это никуда не годится, пожалуй, еще можно было сказать bête[4]». Говорят, кто-то попробовал деликатно намекнуть ему, что «баран» взят просто для рифмы, но на это его превосходительство ответил с саркастической улыбкой: «Mon ami[5], я предпочитаю хорошие манеры и плохие рифмы, а не наоборот!» Да, принципы нашего графа Берхтольда{17}, этого признанного дипломата, поистине великолепны».
Александр усмехнулся. Он так и видел Зельмейера, его насмешливо склоненную, наголо бритую голову, его ожиревший и все же четкий римский профиль. Он слышал его голос, пародирующий великосветский носовой выговор, что должно было придать особую пикантность анекдоту о Берхтольде — образце дипломатов.