— Может быть, ты соблаговолишь снять раньше шляпу? Что ты себе позволяешь?
Гелузич, уже подходивший к ней, отступил на шаг. Лицо его помрачнело.
— Как ты со мной говоришь? Хватит с меня неприятностей и хлопот. — Он был взбешен и громко крикнул: — Я хочу знать, зачем ты его впустила?
— На вопросы, заданные таким тоном, я вообще не отвечаю. Заруби это себе на носу. И вообще это возмутительно: ты даешь ему здешний адрес, а потом…
— Замолчи! — Гелузич подскочил к ней и хотел схватить ее за плечо.
— Посмей только! — прошипела она. Гелузич испугался гримасы отвращения на ее лице.
— Прости, Валли, я не хотел… — Он неловким движением сдернул с головы шляпу и от смущения начал отчищать ее рукавом. Валли повернулась к нему спиной. Он подождал. — Видишь ли, у меня были неприятности в конюшне, — начал он. — Лошади…
Валли повернулась к нему.
— Лошади! Вечно у тебя лошади. Мне они надоели, понял? И они, и вообще все. Нет, не прикасайся ко мне! Ступай к своим кобылам! — Она топнула ногой. — Руки прочь! Слышишь?
— Но, Валли, зачем же так, — жалобно попросил он.
— Убирайся вон! Оставь меня.
Он что-то пробормотал, постоял еще немного, потом медленно побрел к двери, там он опять остановился.
— Я купил для тебя лошадь, — сказал он не то обиженным, не то просительным тоном, — белую в яблоках. В конюшне ее поставили к жеребцу, и тот укусил ее. Вот видишь, а ты устраиваешь мне сцены. Но сейчас я уйду. Вернусь через час. Тогда, если ты успокоишься, мы можем покататься верхом. — Гелузич подождал. Ответа не последовало. Он повторил. — Значит, через час.
Он помешкал еще в передней, потом входная дверь громко щелкнула. И тут же, словно эхо, что-то опять щелкнуло, два раза подряд. Валли покачала головой. Видно, опять открыл где-то окно! Что за противная привычка! Все в нем злило ее. Валли скорчила такую гримасу, словно ела яблоко и в рот ей попал червяк. Такое сравнение сразу развеселило ее. И только теперь до ее сознания дошло, что Гелузич купил ей лошадь — чистокровную английскую кобылу, которая вызывала общий восторг в манеже. Сам наместник хотел приобрести ее. Однако радость и чувство гордости, охватившие Валли, не примирили ее с Гелузичем. Нет, нет, она совершила ошибку. Увлеклась, как девчонка, его самобытностью, чем-то «от медведя», что было в нем, — романтика, и ничего больше.
Она покраснела до корней волос, вспомнив слова Александра в день семейного обеда, когда она просила у него согласия на свадьбу с Гелузичем. Что скажет дедушка, если она возьмет свое слово обратно? Но разве можно считаться с тем, что будут говорить, если этот брак сделает ее несчастной? Нет, она не из того теста, что мадам Бовари; она не Елена. И чего в конце концов хотел от нее Александр? Только одного — чтобы она слушалась настоящего чувства. У нее было настоящее чувство к Гелузичу… тогда. Теперь его нет. Значит, если она возьмет свое слово обратно, если она порвет связь, ставшую бессмысленной, она опять поступит так, как хотел дедушка.
Да, она подчинится велению подлинного чувства; она откажется от Гелузича (не сейчас еще, зачем, это совсем не нужно); она расстанется с ним, когда придет время, и без всякой драмы, спокойно, по обоюдному согласию.
Валли успокоилась; порылась в сумочке, достала пудру и губную помаду. Часок она подождет, а потом покатается с Марко верхом. Жалко, что ее новый темно-коричневый костюм для верховой езды и элегантный цилиндр не в манеже. Куда делось зеркальце? Неужели потеряла? Оно подарено Сашей и Маней, прислано из Парижа (так называемое зеркальце «апаш»). Господи боже, как все это давно было. И подумать только, что такое вот зеркальце тогда означало для нее мир, полный волнующих переживаний. Смешной сувенир, это зеркальце, и если она действительно его потеряла… нет, конечно же, нет, она оставила его на умывальнике в ванной!
В ванной было темновато. Валли поскользнулась на мокром полу; прищурилась, со света она плохо видела в темноте; вдруг она широко открыла глаза, рука с трудом нашла выключатель.
На белом кафельном полу лежал Польди: без мундира, голова была повернута в профиль, обострившееся лицо мертвенно-бледно. Подбородок и грудь залиты кровью. Тот глаз, что был виден, вылез из орбиты. Правая рука, неестественно согнутая, лежала около рта. Пальцы сжимали ствол револьвера.
На вешалке покачивался повешенный на плечики мундир с золотыми пуговицами, медалями и знаками различия.
Почти до самой двери доходила темная, красновато-коричневая, алая на краях лужа крови.
VII