Каролина дожидалась только той минуты, когда Александр положит газету.
— Ну? Что ты на это скажешь? Что ты думаешь делать? Что-то надо же делать. Нельзя ведь оставить бедного Польди неотомщенным. В конце концов он все же Врбата. Иначе он не найдет успокоения на том свете, я в этом уверена.
— Дорогая сестра, — хриплым голосом сказал Александр, голова у него кружилась, как после слишком быстрого катания с гор, — сперва я хотел бы все основательно обдумать.
— Обдумать! А как же бедняжка Польди?
— Бедняжке Польди торопиться некуда. Если тот свет, на котором, по твоим словам, он пребывает, выглядит так, как я это представляю, то Польди уже давно покоится вечным сном. Если же тот свет устроен соответственно твоему представлению, то Польди, как самоубийце, все равно придется еще тысячу лет гореть в огне чистилища, и я надеюсь только на то, что там ему удастся изжарить себе на обед вкусное жаркое. Впрочем, мне что-то не помнится, чтобы он был избалован проявлением родственных чувств с твоей стороны и вообще обласкан тобою. Хотя он и был прирожденным фон Врбата. А теперь мне надо к Ирене. Прощайте, господа!
Вслед ему раздались театральные возгласы Каролины, возбужденный стрекот кузины Хёфльмайер и громкое требование Ранкля принести стакан воды.
— Д. д.!
Александр обернулся.
Валли бросилась ему на шею.
— Ах, д. д., ты был великолепен. Я как раз хотела им сказать, что опять влюбилась в Марко: уж очень ловко облапошил он всех — и высшее общество, и государство, и там уж не знаю кого. А еще, что Польди попал в такое затруднительное положение отчасти по вине тети Каролины, которая отвратительно с ним обошлась… Ну, да ты их всех гораздо сильнее эпатировал… д. д., какое у тебя лицо? Неужели ты рассердился?
— Нет, рассердиться не рассердился, просто мне немного грустно.
— Но почему?
— Ах, тебе этого не понять.
— Д. д., это на тебя не похоже. Откуда такой дедушкин тон! Ты что, считаешь меня глупой?
— Нет, нет, что ты!
— Тогда почему ты не можешь объяснить?
— Хорошо, Валли, раз ты настаиваешь. Изволь: ты только что сказала, что я их эпатировал. Это совсем не входило в мои намерения.
— Но ты это сделал.
— Да, вот то-то и есть. Мы, случается, эпатируем окружающих, хотя и не собирались это делать. А для вас, нового поколения, эпатаж, оригинальничание, отрицание идеалов стало жизненной философией. И плохо в этом то, что вы, так сказать, только наше продолжение, наше следствие. Мы ваша первопричина. То, что в вашем поведении нас пугает или отталкивает, это часть нас самих. Но довольно мудрствовать. Это заведет нас в сторону, как сказала бы моя сестра.
Лицо Валли, на котором появилось мучительное выражение, посветлело.
— Вот таким я тебя люблю. Теперь ты опять настоящий… — Она поцеловала его.
Александр погладил ее по щеке.
— Настоящий? — Он покачал головой. — Я знал, что из моей попытки объяснить ничего не выйдет.
X
Надворный советник из канцелярии наместника — господин с лиловыми жилками на щеках, с проседью и пышной бородой — вертел в пальцах черную сигару.
— Вообще-то я не курю, — сказал он Александру, вставшему, чтобы дать гостю пепельницу и гильотинку для срезывания кончика сигар, — но раз меня угощают сигарой «Генри Клэй», я не могу устоять. Этот сорт курил мой покойный отец. Он открыл его в бытность свою консулом в Гамбурге и потом всегда выписывал оттуда. Мне кажется, после его смерти я не видал этих сигар, а с тех пор прошло не меньше двадцати лет. По-моему, этот сорт вышел из моды.
— Да, мне совершенно случайно досталось несколько ящичков. Один иностранный коллега — не курильщик — получил их в подарок, у него я и взял. Из любопытства. У меня до сих пор еще сохранились в памяти романы, которые я читал в юности, в них все были ужасно тонные, а верхом хорошего тона для мужчины считалось — курить сигару марки «Генри Клэй».