Ирена отворила дверь в голубую гостиную и тут же увидела Стентона. Он стоял в другом конце комнаты, перед красой и гордостью галереи предков, и слушал Валли, которая, видимо, рассказывала ему что-то забавное о своем прадеде-откупщике. На Валли было прошитое золотой ниткой лиловато-розовое тюлевое платье с треугольным вырезом, за который она заткнула две красные гардении. Третью Валли вертела в руке. Сияющим взглядом смотрела она снизу вверх прямо в глаза Стентону и слегка пружинила ноги (не очень тонкие в щиколотках, во всяком случае, не такие тонкие, как у нее, у Ирены). Стентон стоял, засунув руки в карманы несколько мешковато сидящего смокинга. Голову он наклонил набок, непослушная прядь вьющихся волос упала на висок. Он громко, беззаботно смеялся.
Стентон не заметил, как вошла Ирена, и она сейчас же повернулась в другую сторону, к камину, перед которым беседовали Александр, Елена, Макс Эгон и пожилая пара.
— Фрау Масарик, профессор Масарик, — представил Александр.
Профессор всем своим обликом походил на ученого; седые волосы и бородка, правильные черты, тонкий, прямой нос и большие глаза с несколько неспокойным взглядом. Он говорил на сугубо литературном немецком языке с чуть заметным венским акцентом, и только твердое «р» и резкое «с» выдавали его чешское происхождение. Фрау Масарик отличалась пуританской, болезненной красотой, уже несколько увядшей.
— Подумай, дорогая, — сказал Александр после того, как Ирена с ними поздоровалась, — профессор Масарик знает нашу Адриенну. Она ходит на семинар по социальным вопросам, который ведет профессор Масарик, и, конечно, не разделяет его взглядов.
— Надеюсь, что моя невольная откровенность не повредит в ваших глазах моей прилежной слушательнице, — обратился профессор к Максу Эгону.
— Дочка приучила нас к сюрпризам, — ответил тот, покорно махнув рукой. — Правда, Елена?
Мысли Елены были заняты Александром и Иреной. Счастливы ли они? Ирена как раз ласково улыбнулась Александру, но Елене почудилось в ее ласковой улыбке какое-то скрытое беспокойство. А что Александр? Как он? Но тут Макс Эгон обратился к ней с вопросом. Ну зачем ему это понадобилось? Чтобы скрыть свое смущение и выиграть время, Елена провела рукой по челке. Ах, так он спрашивает о сюрпризах, которые так часто преподносит им Адриенна!
— Да, да, она такая. Что меня удивляет, так это ее познания в чешском языке; я думаю, она приобрела их для того, чтобы слушать ваши лекции. Как это ей удалось выучить чешский?
— Неужели это так Трудно? — заметила супруга профессора. — Ведь ваша дочь родилась здесь.
— Родилась она здесь, но ходила в немецкую школу, и дома у нас говорят только по-немецки. У нас даже чешской прислуги нет. Я сама с восемнадцати лет, значит еще совсем молодой, приехала сюда из Нижней Австрии, моя мать, правда, родом из Чехии. Но она никогда не говорила с нами по-чешски, вероятно, стеснялась отца, и у меня это, так сказать, вошло в плоть и кровь. Моих знаний чешского хватает только на то, чтобы объясниться с кондуктором или носильщиком.
— И вы не читаете чешских книг, чешских газет? У вас никогда не было потребности… я тоже отправила своего сына в Америку и Англию, чтобы он получил соответствующие знания, и в отношении языка также… Но раз ты родился здесь… Ах, что это я! Простите, пожалуйста.
— Нет, вы абсолютно правы. Только я от природы очень ленива. — Елена сделала виноватую капризную гримаску.
— Это действительно так, дорогая Елена, — вступил в разговор Александр, — и я нисколько не собираюсь оправдывать твою леность, но все же мне кажется, что не только личными наклонностями объясняется то, что ты и столько немцев в Чехии живут оторванно от чехов.
— Но, папа, вот тут ты ко мне несправедлив. Я не такая, как Ранкль. Он не выносит чехов, а я наоборот.
— Напрасно ты это подчеркиваешь. Я говорю не о шовинистах, они есть и среди чехов, и среди немцев. Я имею в виду именно тебя и таких, как ты: не шовинистов, а тех, кто по свойственным им равнодушию или лени не хотят ничего знать о другом народе, с которым живут бок о бок. А таких среди немецкой интеллигенции (с народом дело обстоит иначе) куда больше, чем среди чешской.
Профессор характерным движением сложил руки под бородой.
— Это одно из преимуществ маленьких народов. Видите ли, маленький народ для того, чтобы сохраниться, должен быть более деятельным. Больше работать. Больше знать. Наш учитель и историк Палацкий{82} сказал: каждый сознательный чех должен работать втрое больше, чем представитель великого народа. Мы открываем себе доступ в мир только с помощью чужого языка. А вот нашему другу Стентону, как и всем англосаксам, ключ к полмиру положен уже в колыбель, чему можно только позавидовать.