— Да, Прага, стобашенная Прага, временами меня охватывает настоящая ностальгия по Праге. Скажите, что это выдумал Сильва-Тарука? Он действительно так изувечил свой дворец, как это рассказывают? Говорят, что половина фасада занята филиалом банкирской конторы?
— Черта эпохи, ваше превосходительство. Раньше золото шло на крыши дворцов, теперь предпочитают, чтобы оно шло в банковские сейфы.
Берхтольд прижал подбородок к краю своего подчеркнуто высокого воротничка и деликатно хмыкнул в нос:
— Ха-ха, бесподобно! Я вижу, что господин фон Билинский не зря рекомендовал вас в своем письме как человека острого ума.
— Я очень польщен.
— Что вы, помилуйте.
— Смею надеяться, господин фон Билинский упомянул и о других, более профессиональных моих достоинствах, а также сообщил вашему превосходительству о деле, которым я решаюсь утруждать вас.
— Гм, да… конечно.
— В таком случае вы разрешите мне обойтись без долгих предисловий. Мне не хотелось бы отнимать у вашего превосходительства время.
— Я в вашем распоряжении, господин Рейтер. — Министр отклонился на спинку кресла и сложил руки на коленях.
— Очень вам признателен, ваше превосходительство. Итак, я могу сразу перейти к делу?
— Пожалуйста! Прошу вас!
— Вам, ваше превосходительство, возможно, известно, что в качестве давнишнего издателя газеты, а также благодаря личным связям с представителями различных слоев населения я нахожусь в удачном (или, может быть, лучше сказать неудачном?) положении, дающем мне возможность ясно представить себе настроение в чешских землях. Мне хотелось бы указать вам, ваше превосходительство, на сильное беспокойство, которое проявляется у нас в связи со сведениями о вновь назревающем кризисе на Балканах. Это беспокойство, — кстати сказать, оно уже неблагоприятно отразилось на хозяйстве страны, — усиливается вследствие молчания правительства о сербской попытке к сближению, которое, по слухам, могло бы иметь чрезвычайно важное значение. Особую тревогу вносят, — между прочим, также и в среду немецких избирателей, а они будут играть большую роль на предстоящих выборах, — известные слухи об априорном отклонении сербского предложения.
Александр остановился и кашлянул. Граф Берхтольд отвел глаза от своих безупречно отделанных ногтей и со страдающим видом заметил:
— Я внимательно слушаю, господин Рейтер.
Александр опять заговорил, но он уже сам себя не слушал. У него было такое ощущение, будто перед ним не человек, а ватная стена. Для него уже не было никакого сомнения, что за дипломатическим вниманием Берхтольда не скрывается ничего, кроме презрения, — презрения ко всякому, кто не принадлежит к членам камарильи. Александр торопился договорить то, что еще осталось сказать, хотя бы самое важное.
Когда он замолчал, министр снисходительно улыбнулся и поблагодарил его.
— Смею вас уверить, господин Рейтер, что искренне оценил интересные мысли, изложенные вами, и отнесусь к ним с большим вниманием. Впрочем, что касается положения на Балканах, могу вас вполне успокоить. Сведения о тяжелых осложнениях в Албании преувеличены сверх всякой меры. В Албании, как и всюду вначале, имеются, конечно, известные трудности (но, боже мой, где их нет?), все же мы можем вполне доверять поистине огромному административному таланту князя фон Вид. Принц сразу завоевал сердца албанцев. А совместные усилия нашего и итальянского послов приведут к полной нормализации отношений. Нет, со стороны Албании нам абсолютно не угрожают неприятные сюрпризы, пусть даже сербы что-то и замышляют. Белградцам ведь особенно доверять нельзя. Эти господа — прирожденные лошадиные барышники. Поэтому рекомендуется относиться сугубо сдержанно к авансам, которые они нам делают, особенно если их предложения поступают не через официальные дипломатические каналы. В конце концов не могу же я, императорский министр иностранных дел, вступать в переговоры с правительствами других стран через посредство, простите меня, — всякой шушеры. Лично я не имею ничего против этого профессора Масарика, но я нахожу, мягко говоря, très mauvais goût[89] со стороны господина Пашича то, что он пытается снестись со мной через чешского депутата. Почему уже не сразу через социалиста, ха-ха! Кроме того, по имеющимся в моем министерстве сведениям, профессор Масарик — человек малосостоятельный. Вероятно, он думал тут что-то заработать. Я не ставлю ему этого в вину, только сам я не хотел бы иметь дело с… э-э… коммивояжером. Но я прикажу еще раз навести справки. — Он потрогал себя за горло, взял из бонбоньерки с нимфами красновато-розовую таблетку и, болезненно сморщившись, проглотил ее, а потом без всякого перехода продолжал в веселом тоне: — А сейчас поговорим о более приятных вещах. Скажите, дорогой господин Рейтер, в каком состоянии сейчас ипподром в Карлсбаде? Я хотел бы, чтобы в скачках участвовали мои английские четырехлетки, но только в том случае, если наконец приведен в порядок большой барьер. Вы же знаете, в прошлом году вызвало очень неприятные разговоры, когда во время steeplechase[90] обе лошади из конюшен Орсини, кажется Триглав и Бродяга (а может, Мадемуазель?) проскочили не над барьером, а сквозь него.