— Да?
Жалюзи были спущены. В голубоватом полумраке смутно вырисовывались все предметы. Пахло нарциссами. Снопы белых цветов заполняли вазы. От их пряного аромата веяло увяданием, осенью.
На веснушчатом лице Адриенны появилось напряженное выражение. Семилетней девочкой подвели ее на похоронах подруги к открытому гробу, и с тех пор сумрак и аромат увядающих цветов в комнате матери всегда вызывали в ней воспоминание о первой ее встрече со смертью. Каждый раз она с некоторым усилием преодолевала связанное с этим воспоминанием чувство страха.
Услышав скрип двери, Елена приподнялась с кушетки и взяла в руки открытую книгу. Увидя дочь, она положила книгу обратно. При этом на лице ее выразилось приблизительно следующее: «Перед тобой мне притворяться нечего, ты знаешь».
Действительно, Адриенна знала. Она знала, что мать часами, а случалось, и целыми днями лежала, свернувшись калачиком, на кушетке и тихонько мурлыкала одну и ту же мелодию.
— Что ты делаешь, когда вот так лежишь на кушетке? — еще девочкой спросила она мать.
— Дремлю…
— Как спящая красавица?
— Может быть… Дети не должны столько спрашивать, ступай лучше играть.
С тех пор мать долгое время казалась девочке сказочной принцессой, загадочной, манящей и далекой. Потом волшебство рассеялось. Мать уже не казалась заколдованной принцессой, но она осталась чужой. Куда более чужой, чем приветливый, ко всему безучастный отец, чужой даже в те минуты, когда в порыве раскаяния она старалась возместить свою отчужденность чрезмерным проявлением материнской любви.
Елена ощущала чуть уловимый, но постоянный отпор со стороны дочери, мешавший их близости. Скорей из чувства оскорбленного самолюбия, чем от огорчения, стала она доискиваться его причины.
«Может быть, это оттого, что Адриенна вся в отца, — думала она. — Да, верно, так оно и есть. Адриенна, несомненно, унаследовала отцовский характер: скудость чувств и страх перед душевными порывами. Она не злая, не бессердечная, она просто без огонька, без жадности к жизни. В сущности, ее жаль, — она очень бедна…» Но далеко не так бедна, не так жалка, как сама Елена, ведь ее засосала замужняя жизнь. Нет, не жизнь, а прозябание рядом с Максом Эгоном, с этим бесцветным сыном блестящего отца, с уравновешенным созерцателем, который избегает собственных решений, не знает горячих порывов, опьянения, безумств.
Так обычно кончались размышления Елены о том, почему у нее нет близости с дочерью. Жалость к себе подавляла все: и мысли о том, что тут, возможно, есть и ее вина, и желание понять, почему все так сложилось. Вечно скорбя над своей, как она полагала, безрадостной долей, Елена, по странному извращению чувств, под конец стала испытывать даже известное удовлетворение, думая, что она всеми покинута, что никто ее не понимает, в том числе и дочь.
Адриенна тоже часто старалась разобраться в своем отношении к матери. Дома ей было холодно. Она чувствовала себя одинокой возле родителей, погруженных в собственные переживания. Она старалась найти выход из этой атмосферы холода и одиночества. Ей хотелось тепла, дружбы, доверия, хотелось найти человека, которому она могла бы открыть душу.
И она нашла Валли.
Обеих кузин связывала та крепкая детская дружба, которая кажется неразрывной и все же в один прекрасный день неожиданно кончается, когда разница в летах проводит черту, разграничивающую две стадии развития, — одна из подруг уже перешагнула через эту черту, а другая еще очень далека от нее.
Так разошлись и Адриенна с Валли. Только недавно они опять сблизились. Скоро они снова стали неразлучны, виделись почти каждый день. И сейчас Адриенна пришла сказать матери, что идет к Валли.
— Да? А чем вы собираетесь заниматься? — спросила Елена весьма равнодушно.
— Мы будем читать по-французски «Саламбо» Флобера, — ответила Адриенна тоном школьницы, выпаливающей хорошо затверженный ответ.
— Вот и отлично, но следовало бы и погулять, ты такая бледная, Адриенна.
— Это, мама, от освещения.
— Да? Может, ты и права. Ну, ступай, желаю тебе хорошо провести время. — Елена подставила дочке щеку для поцелуя.
Адриенна вдруг заторопилась:
— До свидания, мама! — Она поспешила из комнаты.
Елена машинально помахала ей рукой и, как только дочь закрыла за собой дверь, снова свернулась клубочком на кушетке. И опять замурлыкала песенку, прерванную приходом дочери. Вместе с мелодией на нее наплывали причудливые мечты, смутные образы, обрывки снов.