«Пари держу, эти господа тоже ломают копья из-за языка или из-за чего другого, столь же существенного», — сердито подумал Александр, увидя чешского книгоиздателя в обществе депутатов ландтага, разгоряченные лица и яростные жесты которых плохо гармонировали с торжественными черными сюртуками.
Александр не ошибся. Подойдя ближе, он услышал, как один из депутатов, коренастый промышленник из немецкого района Северной Чехии, упрекал чеха за то, что его земляки не стремятся к единению с немцами и хотят занять господствующее положение.
— Нет, — протестовал чех-книгоиздатель, — дело обстоит иначе. Вы должны понять одно: мы, чехи, народ маленький, у нас есть единственная область, где мы можем претендовать на самоопределение, — это Чехия. У вас, у немцев, вся Германская империя, часть Швейцарии и австрийские Альпы. Оставьте нам нашу Чехию. — Он с решительным видом застегнул на все пуговицы свой кафтан со шнурами, так называемую чамару, который носил, демонстрируя тем свои чешские националистические убеждения.
Промышленник хотел возразить, но тут вмешался его коллега, молодой профессор немецкого университета в Праге, которого Александр не раз видел в обществе своего зятя Ранкля.
— Ваша Чехия? Ого! Вы, как истые панслависты, должно быть, хотите изобразить нас, чешских немцев, непрошеными пришельцами? Ну, знаете, дальше ехать некуда! Если на то пошло, германское племя маркоманнов{29} еще задолго до вас, славян, поселилось в Чехии.
— Лучше не ссылайтесь на подобные приоритеты, — предостерег его чех, иронически скривив рот, — а то я заявлю о наших притязаниях на Померанию и Бранденбург — исконные славянские земли. Кроме того, маркоманны не первые насельники Чехии, до них там жили кельты. Но важно не это. Уже больше тысячелетия это родина чешского народа. Здесь он вырос в современную нацию, здесь создал свою национальную культуру. Это дает ему неоспоримое право на самоопределение здесь, на чешской территории.
— Что вы называете самоопределением? В ваших же собственных интересах я надеюсь, что вы не обдумали своих слов, — заметил профессор тоном следователя.
Чех побагровел.
— Мне кажется, мы тут не на допросе… — Он взял себя в руки, понизил голос: — Неужели вы, немцы, не можете понять, что мечты о немецкой Дунайской монархии неосуществимы? Неужели вы не видите, о чем говорят события на Балканах? О том, что пробил час малых народов.
— Позвольте, позвольте, для меня вы выразились слишком цветисто. Что вы конкретно имеете в виду?
Чех спокойно выдержал испытующий взгляд профессора. Только пальцы его нервно вертели карандашик.
— Сейчас скажу, — медленно произнес он, — если Вена не захочет считаться с неизбежными требованиями времени, то для нас, чехов, это в один прекрасный день будет означать… — он сломал карандашик, — …свободу действия.
— То есть государственную измену? — нарушил молчание, последовавшее за словами чеха, чей-то громкий голос.
Все обернулись: к компании, сидевшей за столом, незаметно подошел офицер генерального штаба, и сейчас он со всеми любезно раскланивался.
— Прошу извинить меня, господа, что я вмешиваюсь в ваши дебаты. Профессиональная привычка. — Он хитро улыбнулся. — Мое замечание, разумеется, носит чисто теоретический характер, как и ваш разговор, не правда ли, господин доктор?
Чех, к которому относились последние слова, ответил все так же спокойно:
— Есть два типа изменников, господин полковник Редль.
— Что вы имеете в виду?
Книгоиздатель сунул руки в карманы своей чамары и откинулся на спинку стула. Черты его даже как-то обострились от напряжения.
— Я имею в виду следующее: то, что один рассматривает как измену, скажем, отступничество от национальных идеалов, другой может воспринять как патриотический акт, и наоборот. Серб, подданный Высокой Порты{30}, перебежавший в сербскую армию, в глазах султана изменник, а сербы будут чтить этого же самого человека как героя. В общем же, — тут на его напряженном лице промелькнула чуть приметная ирония, — в общем же, это мое рассуждение, разумеется, чисто теоретического характера.