Ульрика Ранкенштейн попросила налить ей еще бургундского и, отпив глоток, который сделал бы честь ее покойному супругу, сказала:
— Ого, это прямо как в одном из тех романов, что мой брат Оттокар, когда был секретарем областного управления в Требинье, брал с собой на службу. Там тоже была история о неизвестном, который настоятельно просит его принять, а потом действительно приезжает карета с таинственным посетителем, но когда открыли дверцу — в карете оказался труп. Мне тогда было лет пятнадцать, я в кладовой тайком читала этот роман и так увлеклась, что уронила книгу в бочку с огурцами. — Она огласила комнату своим солдатским хохотом и обвела присутствующих взглядом, ища сочувствия, но никто даже не усмехнулся.
Ротмистр, который до тех пор не вставил в разговор ни единого слова, вдруг оживился:
— Это был офицер? — спросил он.
— Простите — вы о ком?
— О господине в карете.
— Нет. — Ульрика Ранкенштейн так стукнула бокалом, ставя его на стол, что выплеснулось вино. — С чего вы это взяли?
— Да так, просто подумал… За последнее время произошел целый ряд прискорбных случаев, когда офицеры попадали в руки к шантажистам.
— Но о шантажистах там и речи не было, господин ротмистр. Да и вообще разговор идет о романах ужасов.
— Ах так, понимаю.
Воцарилось молчание, от которого всем стало как-то не по себе. Александру вдруг вспомнились недомолвки Ирены, когда она говорила о муже. Вспомнились ее недомолвки и, странным образом, вспомнился также человек в цилиндре, которого он видел в почтовом отделении на вокзале. Непонятно, какая между ними связь? Александр попытался привести в порядок свои мысли, но тут ему помешала фрау Серафина — она пожаловалась своим неприятно пронзительным голосом, что вся компания вдруг «скисла».
— Виноват, как всегда, ты, Луи, — напустилась она на мужа.
— Я? Помилуй, душа моя, почему я?
— Ты нагнал на всех жуть своим рассказом о телефонном разговоре с неизвестным. — Она захихикала и знаками попросила мужа помочь ей поддержать умолкнувший разговор. — Чем же все кончилось? Никогда ты не можешь рассказать все до конца! Что ты ответил этому субъекту на его сумасшедшую просьбу?
— Прежде всего я попытался убедить его открыть свое инкогнито.
— Он, конечно, не согласился?
— Конечно.
— Ну а дальше что? Ты положил трубку? Или… Луи, неужели ты… согласился?..
— Представь себе: согласился. В подобных случаях нельзя сказать «нет». Кроме того, мне самому чрезвычайно интересно, чем это кончится.
— Луи! For God’s sake![28] Я не нахожу слов. И когда же ты ждешь этого… этого визитера?
Банкир взглянул на большие стенные часы.
— Двадцать минут двенадцатого. Через десять минут неизвестный должен быть здесь. Он сказал: ровно в половине двенадцатого. Он позвонит с черного хода, два коротких звонка, один длинный. Я уже дал инструкцию Антону, он его сейчас же впустит и проведет в библиотеку.
— Ого-го, вот это называется роман ужасов с точной техникой, — пробасила графиня. — Настоящая бомба замедленного действия!
Все засмеялись, затараторили, перебивая друг друга, и замолчали так же внезапно, как до того оживленно заговорили. И опять от этого молчания всем стало не по себе. Было в нем что-то жуткое, тягостное. Часы хрипло тикали. Большая стрелка подошла к шести. Сейчас что-то должно было случиться. И не случилось.
Александр почувствовал одновременно и облегчение и усталость. Ему не давало покоя желание встать, уйти, побыть одному. «Что за дурацкое состояние, — думал он, — иногда даже самые близкие друзья в тягость». Как может Зельмейер выносить Серафину! А он, Александр, тоже ведь выдерживает семейный зверинец — Каролину и Ранкля! Неужели Ирена когда-нибудь превратится в такую Серафину Зельмейер? Что за чепуха!
Стрелка уже подвигалась к девяти. Вдруг в соседней комнате зазвонил телефон. Слышно было, как дворецкий подошел к телефону, сказал в трубку «Алло, особняк Зельмейера!» Банкир отодвинул стул и осторожно стряхнул пепел с толстой гаваны.
— Звонок по ошибке, — доложил появившийся в дверях дворецкий.
И опять все затараторили, перебивая друг друга, — заговорили о телефонных звонках, о чудесах техники, суевериях, несбывшихся предчувствиях, — потом прервали разговор, прислушались. Все тихо. Положение спасла Ульрика Ранкенштейн, снова выступившая со своими анекдотами, которых у нее был, по-видимому, неисчерпаемый запас. В половине первого она стала прощаться.
— Теперь уже ничего не случится, — сказала она. — Ваша бомба не взорвалась, дорогой Зельмейер.