Ранкль, в первую минуту потерявшийся от вспышки Александра, взял себя в руки. Он прижал к себе шпагу. Шрамы на его одутловатом лице стали ярко-красными.
— Если ты… если Оттилия не была бы твоей дочерью и матерью моего сына… — пробормотал он, наступая на Александра.
Каролина бросилась между ними.
— Али! Фридрих! И не грех вам!
Ранкль отступил.
Александр вынул из нагрудного кармана носовой платок и обстоятельно высморкался.
— Довольно, — резко сказал он, — избавьте меня, пожалуйста, от ваших истерик и благоглупостей. Больше я ни о чем не хочу слышать. Если на то пошло, мне все равно, пусть Оттилия уходит, куда ей угодно, хоть к готтентотам.
— Папа, пожалуйста, обсудим спокойно все, что произошло, — попробовала заступиться Елена. — Ведь в конце концов дело идет о твоей дочери. — Ей хотелось сказать совсем другое. Известие об уходе Оттилии в первую минуту невероятно взбудоражило ее. Вскрылась старая рана — разочарование в собственном браке, страстное желание обрести свободу. Сделать то же, что Оттилия! Уйти от нелюбимого мужа, убежать от совместной жизни, давно уже ставшей прозябанием бок о бок с безразличным человеком, перескочить в яркое царство приключений и грез! Но возбуждение очень быстро улеглось, Елена остыла и почувствовала смертельную усталость. — Ведь в конце концов дело идет о твоей дочери, — машинально повторила она. Это прозвучало фальшиво, и Елене стало стыдно. Она быстро прибавила: — Я лучше уйду. Пожалуйста, забудь то, что я сказала.
— Нет, нет, ты, вероятно, права, — возразил Александр, уже вполне овладев собой, — мы спокойно обсудим случившееся. Значит, вы не знаете, куда могла уйти Оттилия. В полицию вы уже заявили?
— Боже мой, в полицию! — простонала фрау фон Трейенфельс.
Ранкль, наконец обретший дар речи, подскочил к ней.
— Тетушка, успокойтесь! — Он подал ей стакан воды.
Каролина поблагодарила его красноречивым взглядом.
— Dieu merci[33], что хоть ты держишь себя, как мужчина и джентльмен! — Она попросила Ранкля принести ей веер. — Нет, в полицию заявлять нельзя!
Ранкль гордо поднял голову.
— Прошу больше не беспокоиться, я разыщу свою жену и без посторонней помощи! — В голосе его уже опять звучал обычно присущий ему металл.
— «Люблю в испанцах гордый дух!» — продекламировал Александр.
Тут открылась дверь, и в гостиную ворвалась Валли.
— Добрый вечер всей честной компании! — ничуть не смутившись, задорно крикнула она. — Никто не ответил, она с удивлением обвела всех взглядом. — Что случилось? Господи боже, ну и смешной же у вас вид! Что тут стряслось? — У нее зародилось подозрение. — Переругались? А тетя Оттилия почему плачет?
— Оттилия? — хором спросили все. И затем наперебой закидали ее вопросами: — Где она? Ты ее видела? Что ты знаешь? Где ты была? Где ты с ней встретилась?
Валли не торопилась. Она расстегнула жакет, сдула нитку с меховой муфты, не спеша села.
— Тетю Оттилию, — сказала она наконец, — я видела час тому назад. В кондитерской Штутцига. Она сидит там, обливается слезами и уничтожает сбитые сливки, одну порцию за другой.
Ранкль открыл рот.
Каролина, вставшая было с кресла, издала что-то вроде кудахтанья и повалилась обратно.
Елена старалась подавить нервную дрожь.
Александр тщетно боролся с приступом смеха; он отвернулся, стал кашлять, ничто не помогало, он не мог удержаться и громко расхохотался. Весь его гнев испарился. Он ощутил необыкновенную легкость во всем теле, какую-то звенящую пустоту, как бывало иногда в молодости после особенно безумной ночи. «Такова жизнь, — подумал он, — полна неожиданностей и безрассудств». Вдруг ему показалось, что он опять ощутил запах чабреца. «Это безрассудно, но я должен ее разыскать, — подумал он. — Надо опять поехать в Вену и разыскать ее. Пусть это побег, сумасшествие, ну и что же? Во всяком случае, окончиться глупей, чем эскапада Оттилии, это не может. В моем возрасте уже нет времени на героическое отречение, да и покорность судьбе не в моем характере». Он взглянул на Елену, и ему стало жалко ее.
— Хочешь, я провожу тебя домой, детка? — предложил он. — После стольких волнений немного пройтись не вредно.
— Тебе, папа, всегда приходят удачные мысли, — ответила она и взяла его под руку. На лице ее играла слабая улыбка.
«Словно засушенный цветок, — пришло ему на ум, — словно незабудка между двумя листками альбома для стихов». Это была грустная мысль, но сейчас в грусти для Александра была своя прелесть, ибо грусть только подчеркивала грядущие радости.