— У нас соседка рожала, в том же доме, где мы живем. Молодая женщина, первые роды у нее были. Будят меня среди ночи. Жена у меня медицинский работник, сестрой в поликлинике работает. Сразу, как только у той начались схватки, прибежали к нам. В родильный дом позвонить позвонили, но пока те приедут, много времени уйдет... Так, мол, и так, иди давай к Анне Наумовне, пусть как можно скорей приходит. Анна Наумовна врач, недалеко от нас живет. С женой моей они вместе работают. Жена моя, хотя и в больнице работает, и сама рожала, но не знает, что надо делать. А Анна Наумовна заведует отделением.
Побежал я к этой Анне Наумовне. Там уж, конечно, все спят. Еле-еле я до них достучался. Дочка ее спрашивает меня из-за двери: что, мол, надо, что случилось? Я ей, тоже из-за двери, говорю: Мария, мол, Васильевна просит... Соседка, говорю, у нас рожает, сама она не справляется, просит Анну Наумовну помочь. Но девчонка все перепутала, говорит, слышу, матери: «Знаешь, мама, там пришел муж Марии Васильевны, она рожает, а он не знает, что делать...» Та, слышу, рассмеялась. Как, мол, это так, не может быть, чтобы Мария Васильевна рожала, она сегодня только Марию Васильевну индола и та не собиралась рожать.
Одним словом, пока все разъяснилось, пока Анна Наумовна пришла, соседка уже разродилась. И вот тут-то все и начинается. Жена моя ребенка принять приняла, а пуповину как обрезать — не знает. И Анна Наумовна тоже не знает. Стоят и гадают, не знают, что делать, как се обрезать, эту пуповину, длинно или коротко. Боятся, как бы им не ошибиться, не обрезать короче, чем надо. Потом — не надставишь.
Долго так стояли, долго гадали. Не знаю, чем бы дело кончилось, что бы они делали, если б не вспомнили: бабка у нас во дворе живет. Недавно появилась, приехала из деревни к дочери своей, внучат нянчить. Посылают мета опять, и теперь уже к этой бабке. Иду я к этой бабке и тоже начинаю с ней через дверь разговаривать. Бабка, надо сказать, мигом все поняла, мигом собралась. Даже и не удивилась, что за ней прислали. Пришла эта бабка. В чем, говорит, у вас тут дело? Ну ее спрашивают: сколько надо отрезать, сколько надо оставлять. Бабка расставила пальцы: вот столько. И показывает сантиметров, может, десять, двенадцать. На четыре пальца, говорит, надо, чтобы хватило на узелок... И руку приложила для наглядности. Так авторитетно она все это сказала, что жена моя тут же, не раздумывая больше, взяла и отрезала ножницами
лишнее, ровно столько оставила, чтобы завязать узелок.
А в это время и «неотложка» приехала. Заходит к нам этакая краснощекая деваха в белом халате и говорит, обращаясь неизвестно к кому:
— Ну что, будем рожать?— говорит. Так она бодро об этом спрашивает, как будто от нее зависит, будто она сама будет участвовать.
Я ей говорю тогда:
— А мы уж тут родили, теперь вы попробуйте!
— Ну, ну,— говорит,— показывайте!— И идет к матери.— Как вы себя чувствуете?
А потом удивленно так:
— Так что? Вправду, что ли, родили?
Но это уж так, дополнительная деталь.
Акушерка эта, кстати сказать, нашла, что сделано все правильно, нес как надо, как должно быть по всем правилам этой науки. Но они все-таки забрали, конечно, и мать, и новорожденную, девочка родилась, с собой в больницу. Но это уже ещё одна дополнительная деталь.
Девочка эта сейчас выросла, хорошая стала такая девочка, Ирочкой зовут. Вижу ее часто во дворе!
ВЛАСТИТЕЛИ ДУМ
Мне довелось быть однажды в одном санатории, который в незапамятные времена принадлежал, как мне говорили, Академии наук, а затем, как и многие другие санатории, перешел в подчинение Минздрава. Но многие по-прежнему считали его санаторием Академии наук. Академики сюда, разумеется, не ездили, но кое-кто, изредка, по старой привычке все еще, вспомнив, как видно, молодость, приезжал сюда.
Я попал сюда зимой, в горах вокруг лежали снега, ходить было некуда, и я время от времени, но, впрочем, довольно часто, заглядывал в библиотеку, которая занимала почти половину верхнего этажа и, как я увидел, была хорошо укомплектована.
Хозяйкой здесь была красивая, хотя и не такая уж молодая, очень общительная женщина. Для тех, кто бывал здесь часто, она всегда умела приберечь что-нибудь такое, что, на ее взгляд, стоило читать. То, что читали они и что другим было недоступно. Это могли быть Агата Кристи или Сименон, комиссар Мегрэ или майор Пронин.
В этой же библиотеке, на тех же полках я увидел книги таких наших писателей, как Белов, Астафьев, Распутин, написавших уже тогда свои первые сильные вещи, томик рассказов Казакова. Ни в какой другой библиотеке нельзя было найти сразу столько хороших книг. Я взял кого-то из них, как брал всегда, когда была возможность, и попытался обратить внимание на эти, явно невостребованные, книги, но милая библиотекарша, с которой я успел познакомиться, как-то странно посмотрела на меня, будто я подсовывал ей что-то, по меньшей мере, несерьезное или, скорее всего, поскольку я был писатель, кого-нибудь из своих товарищей.
Одним словом, очень странными ей показались мои рекомендации.
Не знаю, может быть, я не вовремя пришел и не вовремя затеял этот разговор. Когда бы я ни приходил сюда, здесь всегда сидело несколько человек, небольшая, по-видимому, избранная группа людей, приобщенных к искусству. Центром, объединяющим всех, была, как я увидел, эта самая библиотекарша. Они обсуждали часто, впрочем, и не такие уж новые имена, появившиеся на кино- и телегоризонте, но больше всего то, кто на ком женат и кто с кем развелся... Даже при моей полнейшей отсталости и полной непосвященности в подобного рода сферу интересов я видел, какие чудовищные, далекие от действительности домыслы возникали в головах этих людей. Странно мне было слышать эти разговоры, видеть этот интерес людей, в общем-то, как я думаю, вне санатория довольно занятых, увлеченных каждый своим делом. Видимо, тщеславие этих людей тешила уже сама мысль, что ты все знаешь и тем самым приобщен как бы к некоему таинственному миру звезд.
Я один раз пришел сюда спросить не помню где вышедший том воспоминаний, посвященный незадолго перед тем умершему Маршаку. Сын Маршака Иммануэль, узнав, что я нахожусь в этом санатории, написал мне письмо и просил меня спросить, не остались ли какие-нибудь записи Маршака в гостевых книгах, если они сохранились, тем более что они, эти записи, могли быть стихотворными, а он, Иммануэль, все это собирал, и пока жив был, собрал очень многое. В книге воспоминаний о Маршаке, о которой он мне писал, есть даже снимок, где Маршак спят на фоне санатория.
Я попросил книгу. Она сильно засомневалась, что такая книга вообще существует, но я пришел к полкам и тотчас нашел ее, эту книгу, которую сам видел впервые.
Скоро я обнаружил в ней снимок, о котором мне шкал Иммануэль. Перед входом в главное здание, мне кажется даже перед той же самой сосной или туей, только немного подросшей с тех пор, и даже, по-моему, перед той же вывеской, стояла скамейка, и на ней сидели Алексей Толстой и Маршак, а рядом
— тогдашние наши маршалы, ненадолго перед тем произведенные...
Я показал книгу библиотекарше. Она мельком и без всякого интереса взглянула на снимок. Сказала, что и впрямь это, кажется, их подъезд. Но я все- таки прочитал ей текст под фотографией.