В творениях Виткевича, часто вызывающе несовершенных, нарочито монотонных в их минималистской референности, все-таки есть трудноопределимое обаяние. Значение этих текстов растет в эпоху позорной капитуляции разума. Ибо автор — не из числа самовлюбленных позеров, каких всегда и всюду тьма. Он — фанатик познания — одержим поиском смысла «единичного бытия» в таинственном коловращении мира. Увы, все, что открылось его напряженному взысканию истины, — несколько простых законов: единство и борьба животного и человеческого; взаимопереход любви и безумия (автоматизм страсти); вытеснение разума безвольной волей, влекущее за собой возврат в пустоту... Именем трепливо-суетного «профессора высшей догматики» из «ордена парамелистов» Иеронима Выпштыка закреплена неизбежность всеобщего опустошающего броска в небытие.
Такова экстремальная «диалектика скотской метафизики» (как некогда сформулировал Виткевич). Ею не исчерпывается жизнь, но бесконечно воспроизводимый порочный круг бесстыдства и безысходности необходимо иметь в виду, чтобы не потерять ориентацию во вселенной. Написанное Виткевичем — предмет для сострадательного осмысления, а не пренебрежения искушенных потомков, чей удел — лишь мнимое превосходство.
Андрей Базилевский
