— Все вы, — говорил старый Базакбал о нем и его школьных товарищах, — живете в абсолютной пустоте. Вы отрезаете от себя целые громадные области души, живя в отрыве от больших национальных и социальных проблем.
Но как сделать так, чтобы с ними жить, старик не говорил ничего, а Атаназий не припирал его вопросами к стенке, ибо проблемы эти тогда наводили на него тоску. Теперь, ни с того ни с сего, после стольких лет, когда все, казалось, утряслось, воплотившись в некое псевдоаристократическое, пессимистическое, асоциальное мировоззрение, в котором проблемы механизации человечества, упадка искусства и философии и смерти религии вроде были позитивно решены трансцендентально правильным, т. е. единственно возможным образом, вдруг прорвалась оболочка, выставляя напоказ не додуманные до конца концепции, причем в прежде ненавистном ему историческом ракурсе. Отвердевший мир абстрактных идей отплывал вдаль на волнах мармелада новых понятий, пребывавших в состоянии эволюции. Все было зыбко. Несмотря на наличие воли и знания, побеждали относительность, плюрализм, словом — интеллектуальное свинство и пошлость, достойная умственно отсталых «недоносков», но никак не потенциальных, по крайней мере в силу темперамента, абсолютистов. Тем временем между женихом и невестой дело наконец дошло до определенных эротических сближений, более рискованных, чем это было до сих пор, и вызванных горизонтальным положением Атаназия в постели и состоянием материнской экзальтации Зоси, которая, несмотря на внешнюю невинность, демонстрировала все более богатую интуицию в смысле всякого рода испорченности, превосходя порою даже Атаназия, чем приятно его удивляла. А общая проблема — кем он, собственно говоря, является сам для себя — вырастала до метафизических размеров. Ежедневные занятия — начиная с зарядки, умывания (иногда и бритья) вплоть до умственной работы (которая для некоторых людей включает и саму метафизику, механизированную до степени бездушного жонглирования мертвыми абстракциями) — порой совершенно заслоняют бездонную пропасть, зияющую довольно язвительно поставленным вопросом «Кто я?». И ничем тут не поможет ни книжечка ксендза Выпштыка «Познай себя, пока не поздно», ни уговоры старых теток взяться за какую-нибудь полезную работу. Под влиянием возросшей любви и измены, разочарования в отношении собственной интуиции в том, что касалось дуэли, и физических страданий, а может, главным образом, по причине прикосновения к обычной, бессмысленной смерти, все связи, несмотря на наличие воли, которая в плане инстинктов организована для борьбы с метафизической чудовищностью серости, вдруг ослабли, выставляя в качестве основы для всей этой повседневной уверенности в себе, помешанную на своей собственной странности бесформенную кашу, в которой обычная личность растворялась, как сахар в горячей воде, а на ее месте появилась другая, несжимаемая, чуть ли не математическая точка, не существующая на самом деле нигде в произвольности того или иного места пространства, иррациональная и заражающая собственной иррациональностью весь мир. Беззвучно, антикатастрофично, тайно и неузнаваемо самые крепкие ценности вставали на дыбы над пустотой и тихо падали в неожиданно разверзшуюся сбоку бездну, приобретая уродливые, химерические, зловещие формы. Например, прежнее мировоззрение, подсознательная этика, отношение к обществу, любовь (!) — в сверкании этого надсознания даже любовь радикально обезображивалась и только самое бесстыдное потакание извращенным вожделениям возвращало ошалевшие мысли в их повседневное русло. Коварство этих мгновений усиливалось тем, что Атаназий не мог двигаться и что стороной в общем активной была, казалось бы, невинная Зося. Создание искусственной недоступности и поддразнивание вроде бы бессильного «самца», как она теперь втайне мысленно называла жениха, стало ее коронным номером. Над неуловимыми, почти непространственными безднами искусственно созданных неудовлетворенностей кровавый вал твердой, надутой до такой степени, что того гляди лопнет, похоти соединяло с реальностью облачко блаженства на тонкой паутинке, пропитанное немыслимым запахом плоти, как бы материализованной грозой этих единственных в своем роде дел. Страдания Атаназия возбуждали Зосю до безумия... Она лихорадочно впитывала «неизвестность» через судорожно стиснутые зубы, запекшийся рот, жутко вывернутое тело: просто она по-настоящему влюблялась.