Но моя птичка все-таки перехитрила меня: я завозился с мытьем, бритьем и раздумьем, а она быстренько сгоняла к поварам, и я получил на завтрак в постели не самые лакомые блюда из утреннего буфета пансионата: пахту, овсянку, докторскую булочку. «Если врач разрешит, на обед получишь человеческую еду, а пока — ешь, чего дают, — сказала она, поймав мой протестующий взгляд. — Кстати, он скоро придет».
Оказание медицинской помощи растянулось у нас на целый день: сначала пришла толстенькая рыжая девушка в зеленом халате, послушала меня, покачала грушу, спросила: сколько я вчера выпил, получила отрицательный ответ, пожала плечами и удалилась, строго наказав не вставать. За ней появились два мальчика, которые снова измерили давление и сняли кардиограмму. В промежутках я читал моей птичке чужие стихи. За окном было пасмурно и море шумело… В других обстоятельствах я бы уже давно предложил кое-кому прилечь на мое недужное ложе, а тут с горечью обнаружил полное отсутствие плотских желаний, это несмотря на сладкую попку, с самого утра выглядывавшую из-под моей футболки, которую моя птичка, очевидно, решила включить в свой гардероб. Вот я и читал, лежа в постели, как котик Гоги драл крысу Ксюшу, и другие. Еще через три часа явилась шикарная блядища с голубыми волосами и бесстыжими желтыми глазами: «На что жалуемся?» Первым делом она, конечно, вытряхнула на тумбочку давленометр, но я отрицательно покачал головой: «Ни за что! У меня от этой процедуры колет в макушке. Давайте поделаем что-нибудь другое». В ответ она бешено расхохоталась, однако, мигом завладела моей рукой, сладко улыбаясь, направила ее себе поглубже в пах, обернула манжету, а потом, приставив фонендоскоп, раз шесть спускала и снова накачивала. Мне показалось, что, шевельни я пальцем, она бы в секунду получила удовлетворение, а я не спешил доставлять ей такую радость — с какой стати? — но слабоватый на передок кардиолог с голубыми волосами была настойчива, и в макушку мне все глубже и глубже забирался острый гвоздь.
А спасла меня Анна. «Вы — доктор? Что с ним? — строго спросила она у врачихи, появляясь в дверном проеме без стука, без здрассте. При этом Анна даже не удостоила взглядом мою птичку, лишь скользнув по ее голым ножкам. — Неплохо устроился: я вижу, тут тебе обеспечивают уют», — хмыкнув, процедила она. Доктор вышла из оцепенения, с сожалением отпустила мою руку. «С такой аритмией я заберу его в стационар, — заявила она, мечтательно глядя в потолок. — Будем наблюдать». — «Тогда забирайте прямо сейчас, — распорядилась Анна. — Нечего ему тут делать, совсем рехнулся». Моя птичка с любопытством смотрела на них с дивана. «Возлюбленная моя, — сказал я и сделал соответствующий жест. — Хочу представить тебе Анну в качестве моей племянницы и настаиваю на этом. Тридцать с лишним лет я служил ей добрым анклом, а теперь она решила взять меня под опеку, как выжившего из ума». — «А что, не выжил? — невозмутимо парировала Анна. — Возлюбленная! Нет, вы только послушайте, что он несет, доктор, вы — свидетель, это же настоящее слабоумие. Представьте, прожженный циник, который за всю жизнь не пропустил ни одной юбки, чтобы не сунуть под нее нос, с пафосом произносит: „Возлюбленная моя! Кстати, ты похвастался своей Ирине Матвеевне, сколько у тебя любовниц?“» — «А сколько?» — совершенно искренне удивился я, хотя видел, что Анна и так в бешенстве. «Я знаю, можно я скажу?» — неожиданно чирикнула моя птичка, и всем стало ясно, что Анна этот раунд проиграла. «А вы, пожалуйста, помолчите, или лучше — выйдите отсюда», — выпалила Анна по инерции, и сама почему-то попятилась к двери. Губы у нее задрожали. «Погоди, не уходи, — закричал я. — Остановите ее!» У доктора вспыхнули глаза, и она довольно ловко подбежала к выходу, загородила собой проем и попыталась взять Анну за руку, но та неуклюже вырвалась и, не имея возможности улизнуть из номера, кинулась в санузел. Щелкнула задвижка.