По описанным причинам я стал кандидатом наук поздно — в 31 год. А уже в 35 представил к защите в Совет Киевского политехнического института докторскую диссертацию. Все шло идеально: оппоненты — даже не два, а три доктора наук дали превосходные отзывы. Был разослан автореферат, назначен день защиты. А затем вмешался злой рок…
Вынужден нарушить плавный ход повествования и обратиться к предистории.
Я еще в Москве. Заведую лабораторией в НИИ. Телефонный звонок. Начальник отдела кадров просит зайти. В кабинете вижу плотного парня с копной пшеничных волос, румяным круглым лицом и подслеповатыми глазами, моложе меня года на два. Представляется: Александр Герасимович Смагин. Не без злого чувства привожу полностью фамилию, имя и отчество.
Мне объясняют, что Смагин только что окончил университет, по образованию — физик-ядерщик, но вот беда, не может устроиться по специальности. Не могу ли я взять его к себе в лабораторию младшим научным сотрудником? Штатные места есть, почему бы ни взять! Знал бы я тогда, какую змею привечаю…
И опять не хочу утомлять читателя излишними подробностями…
Прошел год — мы почти что друзья, хотя называем друг друга по имени-отчеству. Пишу статью, ее принимают в журнал. Застенчиво улыбаясь, говорит:
— А меня не возьмете в соавторы? У вас ведь и так ой-ой-ой сколько опубликовано!
Иду в редакцию, прошу допечатать фамилию соавтора.
Спустя еще несколько дней:
— У вас уже написана диссертация, а я только собираюсь. Нельзя сделать так, чтобы я был единственным автором статьи? Разумеется, будет ссылка на ваше участие.
Не скрою, меня покоробило. Но, как известно, дураков не сеют, не жнут…
Снова иду на поклон в редакцию, как старик из сказки Пушкина к государыне-рыбке.
В редакции удивляются, но просьбу мою выполняют. Ах, если бы я тогда мог предвидеть, какую пакость себе делаю!
1961-й год. Я уже доцент, заведующий кафедрой Одесского политехнического института. Смагин все там же — старший научный сотрудник, время от времени мы переписываемся.
В начале книги я вскользь упомянул, что не сохраняю писем. А смагинские письма, сам не знаю, почему — сохранил все до единого. И это меня спасло!
В одном из последних писем Смагин пожаловался, что никак не может защитить кандидатскую… А у меня уже не то что аспиранты, а «свои» кандидаты есть. По простоте душевной приглашаю Смагина в Одессу, обещаю провести по конкурсу на должность доцента, хоть и нет у него степени. И, представьте, провожу! Вот-вот должен переехать.
Сам же в предзащитных хлопотах. Получаю трогательную телеграмму Смагина. Рассыпается в благодарностях…
А затем происходит нечто в духе Мастера и Маргариты Булгакова. Видно, Воланд решил подшутить, потому что до сих пор я не нашел иного объяснения случившемуся.
Через неделю после телеграммы в Совет Киевского политехнического института пришло заявление Смагина, что Плонский… украл у него кусок диссертации! При этом он ссылался на злосчастную статью, поменявшую авторов по глупости первого из них. К слову, объект статьи, со ссылкой на Смагина, упоминался не в самой диссертации, а в приложении к ней!
Заручаюсь кучей бумаг с печатями за подписями директора НИИ, где проводилось исследования, других известных ученых. В один голос опровергают Смагина.
А в Совете мне соболезнующее говорят: мы же не Петровка, 38. Подайте на Смагина в суд, будет решение — приходите. А сейчас за результат не ручаемся. Короче, снимаем диссертацию с защиты.
В те годы печать, особенно, партийная, действительно была четвертой властью. И кто-то меня надоумил обратиться в «Правду». Через какое-то время корреспондент устраивает нам со Смагиным очную ставку. Мне, как «потерпевшему» — первое слово.
— Скажите, — спрашиваю Смагина, — как вы относитесь к моей книге «Пьезокварц в технике связи»?
— Низкопробная книжонка, которая даже для ремесленных училищ не годится.
И тут я вынимаю письмо Смагина, в котором он превозносит книгу до небес и уверяет, что только благодаря ей стал специалистом в новой для него области.
— Нужна экспертиза почерка? — спрашиваю.
Смагин молчит.
Вопрос-ответ-письмо. Вопрос-ответ-письмо…
— Достаточно, — говорит корреспондент.
И вот в еженедельнике ЦК КПСС «Экономическая газета» появилась огромная — во всю полосу — статья под названием: «В глупом положении».
Как вы думаете, кто в глупом положении? Конечно же, я! Потому что покровительствовал проходимцу и даже протащил (!) его через Совет Одесского института в доценты.
Но для меня эта статья была музыкой с небес. Потому что полностью снимала с меня обвинения Смагина.
Ну что ж, теперь я мог на белом коне въехать в Совет Киевского политеха. Но не пожелал: оскорбления не забываются! И уже в 1964 году (вот сколько длилось «разбирательство»!) я обратился в Совет Львовского политехнического института (единственный на Украине, кроме Киевского, где принимали докторские по моей специальности).
— Ты с ума сошел! — пугали меня. — Это же западноукраинские националисты. Они русских ненавидят! Тебя там просто растерзают!
Но я не внял советам. До сих пор с благодарностью вспоминаю профессора Юрия Теофановича Величко. Он и впрямь был националистом — разговаривал на галицийском диалекте украинского языка. Я общался с ним на уровне подсознания. Но как благожелательно он ко мне отнесся! Да и счет 21:1 в мою пользу говорит сам за себя.
Думаете, на этом закончились мои злоключения? Увы… Два с половиной года Высшая аттестационная комиссия хранила молчание. Оказывается, все это время она занималась… подметными письмами, инспирированными Смагиным и моими бывшими «конкурентами» (они тоже не забыли «унижения»).
А потом меня вызвали на повторную защиту в Президиум ВАК. И я выступал перед светилами науки. Один за другим вышли «судьи», а мне сказали, чтобы пришел за ответом через две недели.
До сих пор с дрожью вспоминаю мрачные казематы Высшей аттестационной комиссии, толпу седовласых старцев, терпеливо ожидавших решения своей участи. Нас было двадцать пять человек. Одного за другим приглашали в чиновничий кабинет. Один за другим выходили измученные люди. Многие не скрывали слез. Кое-кто судорожно нащупывал нитроглицирин. Двадцать четыре отказа. Меня вызвали двадцать пятым.
— А знаете, мы вас утвердили, — не скрывая удивления, сказал чиновник.
В душе — пустота…
Примечание к главе.
Что лучше — инквизиторские защиты ХХ века или снисходительные ХХI? Вопрос неправомочный. Далеко не все защиты в прошлом столетии напоминали бои гладиаторов. Приведенные мной примеры все же, скорее, исключение, чем правило. И далеко не все защиты столетия нынешнего столь пародийны.
Но можно с железной убежденностью утверждать: уровень требовательности к диссертациям если не рухнул, то снизился на порядок. Не располагаю статистикой, но подозреваю, что число «остепенившихся» растет в той же пропорции. Неудивительно, что настолько упал престиж кандидатов и докторов наук.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Челоек и Всевышний
Я человек, я слаб, но я готов сразиться с тобой, суровое, призрачное завтра!
В конце «моего» века я спросил у студентов, кто верит в бога. Подняли руку два человека из пятидесяти. Один из них сказал: «А теперь спросите, кто не верит». Поднялось… двадцать рук.
Какой отсюда следует вывод? Остальные или верят в бога, но «по инерции» «стесняются» в этом признаться, или «на пути к богу».
Сегодня, в XXI веке я боюсь повторять этот эксперимент. Пропорция явно изменится в пользу религии.