Я, улыбаясь, налил себе коньяку и залпом выпил.
— Зато мне интересно, Костя. И месье Леону. Нас это жутко интересует, Костя!
Нюхом конспиролога я чувствовал, что я на верном пути, что я почти у цели…
Константин смотрел на меня с нескрываемым интересом.
— Почему же покупатель гарнитур не отдает? Или еще сокровища там не нашел?…
— Или не может его расшифровать,— подсказал я. — Ждет.
— Чего?
— Адик знал, что французы приезжают?
— Я сказал, что первого приедет заказчик. Пришлось сказать, чтобы Адик поторопился. Последний срок ему дал. А кто заказчик, Адик не знал…
Только тут мне наконец все стало ясно. Первое июня! Никакой это не праздник — это день приезда заказчика. Вот почему так волновался Адик, вот почему он решил за границу линять! Вот почему он меня отправлял в Африку… И меня пожалел мой добрый начальник…
Весь детективный сюжет у меня выстроился с поразительной четкостью.
— Адик о приезде сказал покупателю. Тот отлично понял, кто заказчик. Он-то знает, кому мебель принадлежит. Он с нетерпением ждет француза, чтобы тот помог ему…
— В чем?
— Расшифровать документы, наверное…
Костя хватил коньяку и выругался длинно:
— Ну, ты и накрутил дерьма, советник! Запутал меня в своих парижских тайнах! На хер мне они! Мне стулья нужны! Излагай имя покупателя! Быстро!
Я подумал и сказал:
— Кто он такой, знает Мангуст…
— Он-то откуда знает?
— А по чьему приказу он Адика убил? Своего лучшего друга?
— Не понял.
— Мангуст Адика убил, чтобы тот имя покупателя тебе не назвал. Убил по его приказу! «Вересковый мед»! Понимаешь?
— А кто же тебя заказал?
Я еще подумал и ответил:
— Тоже… покупатель…
— Ты-то при чем? Разве ты его знаешь?…
Я вспомнил, как мы с оценщиком осматривали мебель на Большой Морской. Осматривал ее он, конечно. Я стоял у высокого голого окна и глядел на заснеженную в синих сумерках улицу и на ярко освещенные желтые окна ресторана на той стороне. За большими окнами ресторана мелькали тени. Я ждал, когда кончит оценщик, чтобы поставить свою подпись под описью. Вдруг раздался грохот в просторной нежилой комнате. Оценщик уронил тяжелый стул. Я пошел ему помочь. Оценщик суетился и отпихивал меня от стула. Я, как хозяин, отодвинул его плечом и взял стул. Тогда я и увидел медную бирочку на днище. Но прочесть иностранные буквы не успел. Не об этом я думал. Нужен был мне этот проклятый гарнитур!
— Но оценщик-то этого не знал… — закончил я свой рассказ Константину. — Он подумал, что я догадался, чья это мебель! И сказал об этом покупателю…
— Блин!
На меня снова смотрели глаза цвета «металлик», сверкнула золотая фикса.
— Что ж ты молчал про оценщика, падло?!
— Я говорил…
— Что ж ты не сказал, что он бирочку видел?!
— Забыл…
— Час морочил мне голову сраными тайнами, а простую вещь забыл!
— Не в этом дело! — дошло наконец до меня.— Оценщик тоже знает покупателя!
— Откуда был оценщик?
— Из антикварного… На Некрасова…
— Блин! Как зовут его?
— Не помню…
— Блин!
Мы подписали опись и зашли с оценщиком в ресторан. Сначала по рюмке выпили в баре. И познакомились…
— Его зовут Толя! — вспомнил я седого оценщика.
— А отчество?
— Толя… Он сказал просто Толя…
— Блин…
Константин вынул из кармана пиджака сотовый телефон, посмотрел на часы и набрал номер. Директора магазина он знал отлично. Ну как же, антиквариат ведь был его профиль. Он поговорил с директором о каком-то гобелене XVII века, который нужно, не глядя, брать, потом о курсе валюты, а потом уже Константин спросил:
— Слушай, Миша, у тебя работает оценщик по имени Толя? Кто? Ах, Анатолий Самойлович?… Извини… А мне сказали какой-то Толя. — Константин строго посмотрел на меня. — Он сегодня работает? Да нет… Хотел ему одну вещь показать… Ну конечно, и тебе покажу… О чем базар? Через полчасика буду…
Константин выключил сотовый.
— Поедешь со мной. Напомнишь Анатолию Самойловичу про медную бирочку. Я понятно излагаю?
— Я бы не торопился, Костя… Покупатель — опасный человек…
— Кончай мне своими тайнами мозги засирать! — рассердился Константин. — Гарнитур мне сегодня нужен!
В тот момент в дверь постучали. Громко и уверенно…
7
Еще один труп
Константин открыл низкую дверцу, и в «святая святых» вошел роскошный пожилой мужчина в светлосером костюме. Такие холеные, довольные жизнью лица я видел в последний раз в Русском музее на выставке портретов XVIII века.
Константин на секунду смутился, но потом широким жестом представил мне этого персонажа Боровиковского:
— Доктор искусствоведения Игорь Михайлович Критский — моя правая рука.
— Десница, — уточнил без улыбки Критский и недовольно уставился на бутылку армянского коньяка. — Коньяк с утра?… Константин Николаевич, это же безнравственно…
Константин тут же убрал бутылку в бар.
— Я человека подлечил. Чуть-чуть.
Критский с надменной улыбкой оглядел мой китайский костюм.
— Се человек?
— Очень нужный человек, — настаивал Константин.
Критский брезгливо смотрел на лужицу апельсинового сока на черной поверхности столика.
— Месье Леон звонил. Он догадывается, что гарнитура у нас нет. Константин Николаевич, вы представляете какие нашему фонду фозят неприятности?! Это же скандал международного масштаба!…
Константин взъерошил на мощном черепе короткий ежик.
— Эту проблему как раз я сейчас и решаю.
— С ним? — изумился Критский.
Тогда Константин представил ему меня:
— Это советник Адика. Советник по культуре.
Лицо Критского стало печальным.
— Бедный Адик… Хотя с другой стороны — на что хорошее в этой жизни можно рассчитывать с таким сакраментальным имечком?…
Константин взял меня за плечо:
— Это он предложил Адику купить ту квартиру с гарнитуром.
На барственном лице Критского вскинулись седые брови.
— Так это вы?… Очень любопытно, — он протянул мне руку, — Игорь Михайлович.
— Слава, — пожал я его упругую ладонь.
— Нет уж, простите, — цепко впился в мою руку Критский. — Я человек строгих правил. Интеллигент в пятом поколении. Я понимаю, теперь это модно: Паши, Саши, Кати, Маруси… Западные штучки. Я это не принимаю. Ваше полное имя и отчество, пожалуйста.
Я нехотя представился:
— Ярослав Андреевич.
— Очень толковый парень,— прибавил Константин, — кандидат исторических наук.
— Диссертацию я не успел защитить, — признался я.
Константин посмотрел на меня грозно.
— Сейчас работает над «Тайной историей России».
— Ах, конспиролог? — то ли спросил, то ли удивился Критский.
— Вот именно! — подмигнул мне Константин.
— Конспиролог! — прищурился Критский. — Лучшего имени для вашей профессии и не придумать: Ярослав — Мудрый, так сказать… Ну-ну… Давайте-ка присядем.
Мы присели. Я почувствовал себя гнусно.
— Константин Николаевич,— обратился к нему Критский, — вы сказали, что занимались сейчас пропавшим гарнитуром барона Геккерна.
Константин кивнул.
— Объясните мне тогда, пожалуйста, какое отношение имеет к нашему гарнитуру, — Критский искоса посмотрел на меня, — вся эта конспирология?
Константин кашлянул.
— Славик… То есть Ярослав Андреевич сейчас доказывал мне, что гарнитур у нас перекупили потому, что в нем находятся, — Константин замялся, — ну… некие…
— Сокровища! — захохотал Критский. — Знатно вы подлечились, Константин Николаевич!
Константин покраснел. Я счел своим долгом заступиться за него:
— Я предположил, что в гарнитуре барона могут быть спрятаны секретные бумаги…
Критский бросил на меня быстрый взгляд.
— На чем же основано ваше смелое предположение? Основания у вас хоть какие-то для этого имеются, господин конспиролог?
Тут я вспомнил, откуда появилась вдруг эта неожиданная мысль — про бумаги Геккерна. Я читал где-то, что, уезжая из Петербурга в апреле 1837 года, после дуэли Дантеса с Пушкиным, не принятый Императором для последней аудиенции, Геккерн объявил в газетах о продаже своей недвижимости. Вспомнил даже конкретную фразу из этих записок: «Сия неожиданная развязка (автор имел в виду его бесславное выдворение из Петербурга) убила в нем его обыкновенное нахальство, но не могла истребить все его подлые страсти, его барышничество». Автор подробно рассказывал, как его квартира на Невском проспекте, в доме, на месте которого теперь находится универмаг «Пассаж», превратилась в антикварный магазин, в котором барон сидел лично, продавая свои веши и записывая в книжечку выручку. Автор упомянул поразивший его эпизод. Барон сидел на стуле, на котором была выставлена цена, какой-то офицер, подойдя к нему, заплатил ему за стул, а после вырвал его из-под барона. Так его ненавидели за смерть поэта.