Старший пастух говорил черепу:
— Посланец, мы взяли на себя ответственность за твою кровь. Взяли ее, чтобы спасти Человечество. Подумай сам, Посланец, что было бы, если бы ты бесславно погиб от рук толпы? Люди бы навсегда перестали верить в Пославшего тебя. Ты называл себя сыном Божьим, ты доказывал, что человек может стать равным Богу. Но разве сирые и слабые могли тебя понять? Они требовали Чуда! Только Чуда! Они не могли и не хотели быть равными богам. И тогда мудрые придумали им утешение. «Церковь Христова» — так называлось оно. И слабые повалили к дверям храмов. Мы спасли и тебя, и Пославшего. Мы создали тебе Волшебную Легенду. Люди поверили в твое чудесное Воскресение. Мы скрыли от них твою тайную могилу. Мы не просим у тебя прощения, Посланец. Так было нужно для человечества… Мы знаем — ты поймешь нас…
Полилась музыка, печальная, задушевная. Толпа подхватила знакомый ей мотив. Пела вся огромная площадь.
Таймер вдруг вернулся к началу. Снова четыре нуля горели на табло. На экране переливались разноцветные тени. Баритон говорил:
— Высший разум переоценил человечество. Его Посланец пришел к нищим и обездоленным, которые не смогли его понять. Почему он сразу не пришел к нам?! В этом и была его главная ошибка! Мудрые вы— полнили программу Посланца, которую он бессилен был выполнить. Мудрые взяли новую программу в свои руки! Братья и сестры, смотрите, как мы выполняли ее! Смотрите и гордитесь собой!…
Гремела бравурная музыка. Быстро мелькали на таймере цифры. На экране боролись с волной каравеллы Колумба, стучали первые деревянные ткацкие станки, в облаке дыма летел по рельсам первый стефенсоновский паровоз…
Я смеялся во сне: «Это же Новости дня", это же Выставка достижений народного хозяйства…»
Как автоматные трассеры, летели на таймеры цифры. На экране уже взмывали в небо фанерные самолеты, дымили трубы заводов, бороздили океан огромные белоснежные лайнеры, в космос взлетали ракеты…
Я думал во сне: «Только бы не проснуться! Посмотреть бы хоть одним глазком, чем же все это кончится?»
И, как по заказу, как бывает только во сне, я увидел финал грандиозного шоу.
На таймере горели цифры «2033». И больше они не мелькали, потому что перед экраном, сверкающим всеми цветами радуги, стояли живые люди. И в белых одеждах, и в оранжевых, в фиолетовых хитонах и в зеленых туниках.
«Это представители всех религий Земли», — понял я во сне. Все они смотрели в дождливое небо. Впереди них стояли двое. Старец с посохом в папской тиаре и молодой красавец в черном смокинге, похожий чем-то на Жорика.
Умолкнувшая толпа, задрав головы, следила за полетом сверкающей в небе падающей звезды. Звезда с каждой секундой росла в размерах и на глазах превратилась в огненный шар. Он застыл над площадью и медленно стал снижаться на площадку перед экраном. Люди на площади вдруг засвистели. Оглушительный свист перекрыл торжественную музыку. Огненный шар опустился на площадку, ослепительно вспыхнул и растворился. На площадке остался стоять высокий человек в белых простых одеждах, с лицом, закрытым капюшоном. Дождь прекратился. Из-за туч выглянул край солнца…
Свист на мгновение смолк. Человек поднял руку и осенил толпу крестом. В ответ толпа оглушительно засвистела вновь.
Красавец в черном смокинге поднял руку, и, повинуясь его команде, площадь начала затихать.
Когда площадь смолкла, красавец приятным баритоном обратился к прибывшему:
— Мы приветствуем тебя, Посланец. Приветствуем и сообщаем тебе. Мы исполнили за тебя, похороненного на этом месте две тысячи лет назад, то, что завещал тебе Высший разум. Мы тебя не забыли, Посланец, — красавец воздел руки к толпе. — Мы прощаем тебе твои ошибки!
И толпа заорала: «Прощаем! Прощаем! Прощаем!»
А красавец, раскинув руки, пошел навстречу Посланцу. Толпа замерла. Во сне я чувствовал, как колотится мое сердце.
Кто-то сзади схватил меня за плечо, я ударил его. Я не отрывал глаз от Посланца.
Я хотел услышать его последнее слово…
Красавец в черном смокинге, раскинув для братских объятий руки, улыбаясь, подходил к нему все ближе… все ближе…
Сзади кто-то затряс меня изо всех сил:
— Славик, проснись! Проснись, Славик! Костю мочат!…
18
Мочилово
Я открыл глаза, так и не увидев самого главного…
В сумерках белой ночи меня тряс за плечо Котяра. Я спросил недовольно:
— Как ты попал ко мне? Дверь-то закрыта…
— Обижаешь, — сказал он и показал согнутую под углом проволоку.
Я закрыл глаза и снова упал на подушку. Но Котяра не дал мне досмотреть:
— Славик, ты понял, что я сказал? Костю мочат.
Я сразу проснулся.
— Кто мочит? За что?
Котяра присел на краешек тахты.
— Костю толковище решает.
Я протер глаза.
— Какое толковище?
— Ну, сходняк, — объяснил он проще.
— Какой еще сходняк?! Можешь ты нормально объяснить?
Котяра недовольно фыркнул.
— Ёк макарёк, Славик! А я-то как тебе объясняю? Костю судят! Суд высшей инстанции! Усек?
— За что?
— Говорят, он какого-то Адика замочил у себя в офисе.
Я вскочил, схватил со стула рубашку.
— Адика он не убивал! Я свидетель!
Котяра за руку усадил меня обратно.
— Не горячись, Славик, сядь.
— Чего сидеть?! — возмутился я. — Костю не за что мочат!
— А можешь ты за Костю заложиться? Головой заложиться! Можешь? — сверлил меня желтыми кошачьими глазами Котяра. — Если можешь — пошли. Если нет — я к тебе не приходил.
Я ему повторил твердо:
— Костя Адика не убивал. Когда мы с ним в офис приехали, Адик уже на струне висел.
Котяра тяжело вздохнул.
— Никто и не говорит, что он сам мочил. Говорят, что по его заказу мочил какой-то Мангуст.
— А Мангуст… — я вспомнил труп в черном плаще и замолчал.
Котяра оскалился:
— В том-то и дело! Мангуст тоже в жмурах. Секретарь говорит, что его Белый Медведь убрал, как свидетеля.
— Какой секретарь?
— Кликуха у него такая, — поморщился Котяра.
Только тут до меня дошла ситуация. Вот о чем говорила Алина. Вот какие похороны еще продолжались. Я спросил:
— Откуда ты все это знаешь?
Котяра опять вздохнул.
— Лучше бы мне не знать ничего, Славик… Костя с похорон всю шоблу ко мне на катер привел. У меня же бухаловым весь кокпит забит еще с его именин… Помянули они этого Адика, а потом вопрос ребром поставили… Я у штурвала все слышал.
Сердцем я чувствовал, что меня опять затягивает на «чертово колесо». И в этот раз живым мне с него уже не выбраться. Мне стало тоскливо и радостно…
Вместо ответа я спросил:
— А где они?… У тебя на катере?
Котяра мрачно посмотрел на меня.
— Ёк макарёк, Славик! Как бы я к тебе попал, если бы они на катере были?…
— Так где они?
— В «Каземате» базарят.
— В каком каземате?
Котяра даже сплюнул на пол.
— Ёк макарёк, Славик! В «Каземате»! В Петропавловке!
Я вспомнил, что «Каземат» был любимым рестораном моего бедного шефа. Котяра встал.
— Отдыхай, Славик. Досматривай свои сны. Я к тебе не приходил. Дверь за мной закрой, как следует.
Я встал.
— Я с тобой, Леня.
Пока я опять надевал свой «прикид», Котяра молча смотрел на меня. Когда я оделся, он сказал:
— Не надо, Славик. Брякнешь чего не так — они тебя замочат.
В душе моей звучала тревожная и радостная мелодия. И я сказал:
— Пошли!
С воды у Петропавловки Нева необъятна. С середины реки в серебристой дымке еле видны кукольной красоты домики по ее берегам. Мосты почти касаются воды. Нева — необъятна и выпукла, как гигантская жидкая линза. Как живое всевидящее око. Кукольный город отражается в нем. Город кукольной красоты на берегу Стихии. Она наблюдает за городом, впитывает его в свою глубину. Она общается с ним. Три века города — три ответные фразы Стихии — три кошмарных наводнения… Три предупреждения хвастливым и гордым, решившим, что «заковали в гранит» ее берега… Кто знает, насколько еще хватит ее терпения?…
В выпуклом зеркале Невы плыли розовые облака. Я сказал Котяре:
— Леня, я твой мандат передал.
Котяра ответил не сразу, он разворачивал катер бортом к течению.