— Павел просто жалел тебя, малолетку, оберегал от правды. А если всю правду о наших краях собрать, изучить и запомнить, то, пожалуй, и жить не захочется. Но он многое знал, это точно. Теорию… историю там, я думаю, что он, что я знали примерно на одном уровне, но я знаю больше подробностей, что ли…
— Откуда?
— Так ведь папка-то твой трудяга был, а я известный оболтус, позор семьи. У меня свободного времени было хоть свиней откармливай. Как-то мы с мужиками в поход отправились: июль месяц, погода за двадцать градусов — по нашим меркам почти что жара. И добрались-таки до Мёртвой дороги. Ничего более жуткого я в своей жизни не видел. На тот момент. Представьте себе: одноколейка, насыпь вся расползлась, промеж шпал пробиваются кустарник и чахлые березки. Лес потихоньку берет свое, и длинная рана на его теле — просека начинает затягиваться. Пугающее место — словно после атомной войны, собственно, касательно Ермаково почти так оно и есть. Люди исчезли, а дорога, паровозы, бараки, колесные тележки до сих пор там. Я видел лагерные бараки! И мне мерещился ропот их обитателей, приговоренных к мучительной борьбе за выживание в условиях нечеловеческой усталости, холода, мрака, скудного, однообразного питания, болезней и отчаяния. После этого уже невозможно наслаждаться жизнью, сидя у костра, прихлебывая разбавленный спирт и слушая песни под гитару. После этого трудно жить по-прежнему. До той поездки я был веселым парнем, душой компании, любил девочек, песни, шашлык и водочку. А теперь у меня пониженный уровень оптимизма в крови, и для души осталась одна лишь водочка.
— Трудно поверить, что Мёртвая дорога это не легенда, не страшная сказка, вроде Бермудского треугольника, — вздохнула Катерина.
— Нет, это не сказка. Ни страшная сказка, ни больная фантазия не могут превзойти то, что случилось в наших краях на самом деле. Зло возвращается. Говорят, подлинная историческая память живет три поколения. Мы этот рубеж уже перешагнули, уже не осталось в живых тех, кто прошел через этот ад: ни заключенных, ни охранников, ни спецпоселенцев. История превратилась в миф, поэтому ты и считала Мёртвую дорогу лишь жуткой легендой. А подлинная жуть и ужас нашего положения заключается в том, что слишком многое сошлось в одной точке. В каждом событии, если рассмотреть его отдельно от остальных, нет ничего необычного. Нет ничего противоестественного в деградации вечной мерзлоты, ведь история планеты насчитывает миллионы лет и делится на различные геологические периоды. Мерзлота не вечна, вечного вообще ничего нет. Меняли свои очертания материки, воздвигались горы, время и давление земных глубин формировали горные породы. Было время, Землю покрывал гигантский ледник, но и он сгинул. То, что происходит на наших глазах, лишь миг в истории планеты. Нет ничего удивительного, что почти на наших глазах вымерли многие исконные обитатели Севера. Когда Северный океан стал постепенно освобождаться ото льда, многие представители ластоногих просто не смогли растить потомство в новых условиях. Детеныши массово гибли — их материбольше не могли найти хороший, крепкий лед, чтобы вырастить на нем потомство, и они либо тонули в полыньях, либо становились легкой добычей промышлявших по берегам хищников. Но в истории Земли тысячи раз формировались и исчезали с лица планеты новые виды, ластоногие — не исключение.
— Я думаю, это даже хорошо, что тюлени вымерли, — серьезно сказала Катерина. — Раньше-то… Только бельки чуть подрастут, целые деревни выходили «на зверобойку». Это было разрешено только в России. У меня в детстве тоже была шапка из меха белька, я потом эту шапку возненавидела, а меня заставляли ее носить.
— Видимо, твои родители хотели, чтобы дочь и наследница крупнейшего промышленника и землевладельца была выше сантиментов, — съехидничал Никита.
— Нет, мама меня поняла. Она втихаря отнесла шапку в благотворительный комитет при церкви. Хорошо, что больше таких шапок не будет никогда.
— А люди… Здесь, в нашем краю, встретили свою смерть тысячи человек, возможно, десятки тысяч. Их сгноили в бараках, измучили морозами и непосильным трудом. Думаю, мы даже не вполне можем представить себе, что вытерпели эти люди. Мы это знаем… умом. Мы можем перечислить выпавшие на их долю беды, но мы не можем представить, нет! Слышали, наверное, про «Архипелаг Гулаг»? Так вот, здесь был один из самых северных его островов. Можете себе представить, каково это, орудовать заступом или катить тачку на сорокаградусном морозе…
— Чего уж там, — вздохнул Никита, — сорокаградусная только водочка хороша, и больше ничего.
— …Онемевшими, а может быть, и растрескавшимися от мороза руками? Я тоже не могу, — Бен сделал небольшую паузу. — Невиданное зверство?! Вовсе нет. Зверство, конечно, но отнюдь не невиданное, история знает примеры и пострашнее. Но все вместе, сойдясь в одной точке, разделенные всего несколькими десятилетиями, эти события составили жуткую цепочку истребления. Это не бабские стенания, от такого слезы ярости наворачиваются у самых жестких мужиков. Так что то, что случилось с жителями Города-на-Протоке, ничуть не хуже того, что уже происходило на нашей земле. Разве мрак Метрополии хуже заброшенной дороги, чье строительство вдоль Полярного круга было начато по указанию товарища Сталина, а по прихоти его преемников было остановлено и разорено?
Когда правление Великого Усатого вождя закончилось, тысячи людей получили облегчение своей участи, а вот наши беды только начинались. Нужно быть справедливым — упадок этих мест начался не при Сталине. Пусть коммунисты творили страшные вещи, но те, кто пришел им на смену, были еще страшней. Они были добытчики.
— А по-моему, — возразил Никита, — в том, чтобы добывать природные ресурсы, нет ничего зазорного.
— Ну, во-первых, добычу ресурсов можно вести по-разному. Экологические нормы… Ну, вы меня понимаете. Но я имел в виду не совсем это. В сталинское время к Сибири не относились как к добыче. Люди того времени задумывались о будущем и работали на перспективу. Они строили города, дороги, порты…
— Лагеря, — ехидно подсказал Никита.
— И лагеря тоже. Те, кто пришел потом… Они добытчики…
— Это как?
— Да так: охотник выслеживает зверя, и ему все равно, что тот красив, и рядом могут быть его детеныши. У него это называется «взять». Шкуру, мясо, рога. А что не нужно, просто выкинуть. Так и с нами. Сибирь… Да что Сибирь, вся Азия, для новых хозяев жизни только ресурсы. Раскопать, расковырять, отравить землю и воду, распетрушить и забросить. Это была уже даже не эксплуатация, ее бы народ стерпел — наш народ все терпит — это было истребление. А что здесь живем мы, люди Сибири, на это им насрать. Знаешь, сынок, такое слово?
— Насрать все знают, — заметил Назар.
Так они и проплыли мимо, не увидев ни Ермаково, ни Пантеона. Да, им нужно было спешить, развивать преимущество, дабы в будущем постараться избежать встречи с озверевшими дикарями… Но Лида знала — будь у них хоть море времени, им все равно не достало бы духу высадиться на западный берег. Не только из-за возможной радиации, хотя и из-за нее тоже. Просто они, испуганные и преследуемые беглецы, постарались бы уклониться от встречи с давней трагедией, ведь их собственное мужество висело на волоске.
[1] Пантеон (здесь) — устоявшееся название музея И.В. Сталина в с. Курейка
[2] Карские операции — товарообменные экспедиции 1921–1931 гг. по доставке в низовья Оби и Енисея импортного промышленного оборудования и вывозу оттуда сибирского сырья
Глава 18. У атамана
Это был прекрасный день. Как решила потом Лидия, это был лучший день всего путешествия. Изнуренные дорогой путники были рады возможности просто тихо посидеть, а то и полежать на прогретой осенним солнцем палубе. Маугли больше не объявлялись. Никто не говорил об этом вслух, но про себя каждый повторял с тревожной надеждой: «Неужели оторвались?» Ближе к вечеру надежда переросла в уверенность: так далеко на юг маугли сунуться не посмеют. В общем, они то ели, то дремали, а то и просто смотрели на проплывающие мимо берега.
Поздним вечером встали на ночлег на поросшем березняком острове, укрыв мотозавозню в протоке. На следующий день капитан поднял всех ни свет ни заря — после облома с лихтерами он не хотел попусту терять время.