По мере того, как Бен рассказывал, Максим все сильнее и сильнее подавался вперед, вцепившись руками в подлокотники кресла.
— У вас, насколько я понимаю, два пути, — спокойно продолжал Бен. — Один — действовать прямо сейчас, пока не стал Енисей, пока не слишком поздно. Ехать туда, стучать в ворота, предлагать помощь, пытаться договориться. Как-никак, все они в прошлом люди русские. Да русские, нерусские — не важно. Гарантировать Метрополии доставку необходимых грузов под финансовые гарантии Республики. Но вы, конечно, можете этого и не делать, просто подождать год или два. Затем вы войдете в город. Убирать разложившиеся трупы — работа страшная, грязная, но вполне выполнимая. Вы все отчистите, продезинфицируете, перезапустите генераторы… И ключ от Арктики, считай, у вас в кармане. Заодно будет пресечена на корню ужасная мутация Homo Sapiens. Вот ты, Максим, меня давеча спрашивал, что я собираюсь дальше делать. Я пока не ответил. Мне нужно понять, что вы собираетесь предпринять, чтобы решить, жить мне дальше или нет.
Максим побелел, но не отвел напряженного взгляда.
— Если мы не сможем пробиться к Метрополии, не успеем, — спокойно, но твердо сказал он, — то синюю полосу нашего флага можно просто оторвать и выбросить. Ермаково загубили, Город-на-Протоке просрали. Должен же быть этому предел!
Глава 23. Мужской разговор
Прошло несколько дней. Все шло так, как и предполагали Бен с Максимом. В их распоряжение был выделен отдельный офис, где Бен и Лидия проводили долгие часы допросов. В общем-то, это и допросами сложно было назвать — Максим Евгеньевич предоставлял им возможность предаваться свободным воспоминаниям, лишь изредка умело направляя их по дороге памяти или уточняя детали. Некоторые события они вспоминали вместе, но чаще работали порознь. Наконец, огромный объем информации был описан, систематизирован и оформлен в виде двух пухлых томов, снабженных рисунками и картами.
Вечера Бен и Лида предпочитали проводить вместе. В эти часы они почти не разговаривали. За день оба успевали устать от бесконечного, мучительного вспоминания прежней жизни, говорить же о будущем они страшились, уж больно зыбким и пугающим оно представлялось из этих гостеприимных стен. Так было и сегодня. Лидия случайно обнаружила колоду карт и теперь разложила их на столе, Бен перебирал кипу свежих газет, иногда зачитывая вслух наиболее интересные заметки. Было уже довольно поздно, когда в дверь постучали, и в комнату вошел Максим Евгеньевич.
— Можно? Ты еще не спишь? А… и Лида здесь.
— Что, никак не налюбуешься? — проворчал Бен. — Ну, заходи.
— Нашла в тумбочке, — Лида кивнула на карты. — Не возражаете?
— Вот, выяснить пытается: что было, что будет, чем дело кончится. А может, ты нам обо всем расскажешь? Конечно, мы уже многое слышали, но то были… как бы поточнее сказать — официальные беседы. А ты поговори с нами как человек.
— Дядя Бен, Максим Евгеньевич, наверняка, зашел к нам по какой-то необходимости, а ты ему зубы заговариваешь! — возразила Лида.
— Да я вовсе и не против, — заметил Максим, — за тем, можно сказать, и пришел.
Он подошел к столику и увидел, что Лида просто раскладывает пасьянс, который уж точно не может ответить на вопросы: «что будет?» и «чем дело кончится?»
— Ты, как я понимаю, из военных? — поинтересовался Бен, и Лиде подумалось, что теперь-то уж ситуация развернется на сто восемьдесят градусов, и сам Максим Евгеньевич окажется в шкуре допрашиваемого. — Давно ли снял погоны?
— Неужели так заметно?
— А то! Бывших офицеров… Ну, сам знаешь. Сам ушел или?..
— Сам, сам. Не захотел высиживать в кабинете полковничью пенсию. Войны, слава Богу, нет, а случись что, у нас молодые командиры найдутся. Я понял, что хочу посвятить свою жизнь… другому делу.
— Угу… Сейчас тебе за сорок…
— Сорок пять.
— Значит, когда все случилось, ты был…
— Молоденьким глупым лейтенантом, — с улыбкой закончил Максим Евгеньевич.
— У меня в голове не укладывается… — подала голос склонившаяся над картами Лидия. — Была одна страна, и вот…
— Не у вас одной, Лидия Павловна, не укладывается, — развернулся к ней Максим. — Но, сколько себя помню, в больших городах люди издавна задумывались о суверенитете Сибири, но даже самые недальновидные понимали, что это будет означать ослабление и России, и Сибири, что в современном мире смерти подобно.
— Слабый должен умереть, — чуть слышно пробормотал Бен.
— К тому же, при нормальном развитии событий, красная кнопка досталась бы кому-то одному, и этот «кто-то» точно не мы. Так что мы задумывались… и помалкивали. А все случилось внезапно, и думать стало больше не о чем.
— Ну, это ты загнул!
— Да, виноват. Забот стало выше крыши, и так по сей день.
— А возврата к прошлому нет, как думаешь?
— В том виде как раньше — нет! Но мы не знаем, что будет через пятьдесят лет, через сто… Кто знает?
— А ты сам из большого города?
— Из Новокузнецка. Был он по сибирским меркам немаленьким — стал еще больше, был тяжелый климат — стал еще страшней, как была у нас плохая экология, так и осталась. Но ничего, живем.
— Но ты не отвлекайся, давай про то, «что было».
— Что было, то было… Вспомните, когда наш народ, в повседневной жизни безмолвный, покорный и излишне терпеливый, в последний раз поднимался и сам вершил свою судьбу? И вспомнить нечего? За свободу или иные какие ценности наш человек бороться не станет, не наш путь. Но когда хиреет и умирает целый город, потом еще один и еще… Про деревни я уж и не говорю. Когда это началось повсеместно… Принято считать, что Россия не дорожит жизнями своих людей — это давно стало общим местом. Но так же верно и то, что она не дорожит своими городами, селами, реками и мостами. В вечной погоне за потемкинскими деревнями гнобится и гробится то, что составляет жизнь и историю народа. А когда заговорили о китайской аренде, мы поняли: все, это оконцовка. На смену одним хозяевам пришли бы другие, и ограбление Сибири сменилось бы ее угроблением. Вы понимаете, что стало бы с нашей страной через пятьдесят лет китайской аренды? Реки без рыбы, тайга без зверя, отравленная земля…
— Сибирь без сибиряков, — закончил за него Бен.
— Это нужно было как-то остановить! К тому времени Китай уж весь Дальний Восток к рукам прибрал. Если что и могло вырвать нас из летаргии, то только это. Нас называют военными преступниками, хунтой, терять нам нечего. Но я считаю, командование округа просто выполнило свой долг! Кто сказал, что мы должны были просто смотреть и терпеть, и кто кого предал, это еще вопрос! И время показало, что риск был оправдан. Могущество Китая оказалось велико, но недолговечно, ибо в своем развитии он не решал фундаментальных проблем, а только обострял их. Со временем мощь Китая потихоньку пошла на убыль, как по капле иссякает вода в надтреснутой китайской вазе. Ну да полно Поднебесную ругать… Сами-то мы не лучше — в последние годы перед Бедой наш народ дошел до крайней стадии апатии и разложения, и уже почти не мог считаться народом, но судьба дала нам еще один шанс. Сейчас мы возрождаемся вновь, хоть и в несколько ином качестве, но снова становимся единым целым.
— Ты, наверное, хочешь сказать — в несколько пожелтевшем качестве?
— Вот кто бы говорил!
— Но раз страной руководят военные… Вы не боитесь… — Бен перешел на шепот, — …возвращения сталинизма?
— Пусть наше государство является в значительной степени авторитарным, но я считаю, что формирование неосталинизма в Сибири невозможно, — возразил Максим.
— Обоснуй!
— Исчезла одна из главных причин, подпитывающих к нему интерес, особенно среди молодежи. Ведь сталинизм, это что было?! Стратегия комплексного развития, мощного экономического и социального рывка, реализованная в чудовищной, извращенной форме. Вспомни, лишь при Сталине Сибирь обустраивалась для жизни, вырастали новые города. Например, мой родной Новокузнецк…
— И Город.
— Все последующие правители только лишь качали, отгружали да вывозили; вместо городов и сел как поганые грибы вырастали вахтовые поселки. Время шло, подлинная историческая память притупилась. Все больше и больше людей, не могущих смириться с полувековым периодом деградации России, задавались вопросами: как переломить ситуацию, что предпринять? Как вообще надо? И обращались к опыту сталинского периода — вот оно как надо! К тому же у многих молодых уже не осталось живых прабабушек и прадедушек, которые могли бы поведать, как «весело» жилось при отце народов. Плохое стало постепенно забываться, из людей улетучился страх перед тем временем.