"Впрочем, у меня всегда останутся стихи. Их можно сочинять, где угодно, даже в тюремной камере. К смертной казни меня не приговорят, ведь Марк остался жив. А к одиночному заключению мне не привыкать: я прожила в добровольно заточении семь лет. Проживу ещё столько же".
Потом она подумала, что Люси просто захотела её напугать, вот и придумала, что видела Марка. Она ведь считает, как и все, что Марк уехал куда-то на гастроли. Это часто бывало, все привыкли к его отлучкам. Конечно, Люси просто хотела её напугать, заставить отказаться от Жака.
С этой мыслью Жанна, наконец, уснула.
На следующий день Жак окончательно пришел в себя и стал узнавать окружающих. Его ни капельки не удивило то, что около его постели оказались и я, и Люси, он, по-видимому, не испытывал и тени замешательства. Иногда я спрашивала себя, не забыл ли он то, что между нами было, и не воспринимает ли меня просто как кузину своей жены. Но у Люси, по-видимому, сложилось совсем другое мнение, потому что пару дней спустя она сказала мне:
- Завтра я уеду. Мне давно пора на работу, да и сына нельзя так надолго бросать на моих родителей. А Жака оставляю тебе. С меня довольно. С меня более, чем довольно.
- Как тебе будет угодно, - ответила я, бессознательно радуясь тому, что кто-то принял решение и мне остается только его принять.
Меньше всего на свете я люблю принимать какие-то решения. Плыть по течению - это самое правильное и приятное, что может быть в жизни.
Люси уехала, а я пересчитала свою наличность и поняла, что больше не могу жить в гостинице: счет за две недели оказался поистине астрономическим. Хорошо еще, что Люси уладила все финансовые вопросы с больницей, хотя я не могла понять, на какие деньги. А Жаку предстояло провести в больнице не меньше месяца, и этот срок я с детьми вполне могла прожить в меблированной комнате. Те более, что мне лично было решительно все равно, где жить.
Жак выздоравливал, но из его памяти абсолютно стерлась вся наша поездка. Наверное, так было лучше для него, а я радовалась уже тому, что он узнал меня. Но говорил он только о больнице и о своем самочувствии, так что мне было трудно даже изображать заинтересованность. Мне было просто скучно слушать о том, что он ел на завтрак, как трудно ему было накануне сидеть, и что сказал врач при обходе.
Но через несколько дней Жак и обрадовал, и напугал меня одновременно. Я пришла, как обычно, и увидела странное выражение его лица. Он смотрел на меня так, будто только что разглядел и узнал, а потом сказал очень внятно:
- Любимая... Любимая, ты должна сказать мне правду. С детьми все в порядке? Лори и Бьянка не пострадали? Они ведь были на заднем сидении машины...
Я сказала, что с детьми все в порядке, и тогда Жак заплакал, прижавшись лицом к моей руке и вздрагивая всем телом. Сквозь слезы он говорил что-то о моей невероятной доброте, о том, что я никогда не обвинила бы его в несчастье с детьми, что я лучше всех на свете... Мне было и приятно это слышать и неловко.
- Ты не виноват в аварии, - сказала я, когда он немного успокоился. В ней никто не виноват, это был просто несчастный случай. Тот самый кирпич, который когда-то падает.
Жаку повезло, просто невероятно повезло: он выкарабкался из того положения, из которого мало кто выбирается. Главным для меня было то, что память у него практически не пострадала. Наверное, я скорее примирилась бы с каким-нибудь физическим уродством, мне легче было бы жить с калекой, чем с человеком, который забыл часть своей жизни. Точнее, часть своей жизни, проведенную со мной. Остальное он, наверное, и сам не очень хотел вспоминать.
Жак так трогательно заботился о моих детях, что я лишь долгое время спустя осознала: о своем сыне он и не вспомнил. Оставил его с Люси, и даже ни разу не спросил у меня, все ли в порядке в его собственной семье. Тогда же я задала себе вопрос: а что если и меня он так же оставит где-то позади, как балласт? Ведь это так естественно - забывать о тех, кого больше не любишь. И не любить тех, кого забыл или забываешь.
И все-таки тогда, в больнице, мы были счастливы. Мы подолгу разговаривали ни о чем, совсем как в начале нашего романа. Новым было только то, что изредка мы в своих разговорах упоминали Люси, как если бы авария разрешила нам говорить о настоящей жене Жака. Но упоминали вскользь, между прочим, потому что Люси сама отказалась от борьбы и уехала, оставив Жака мне. И ещё потому, что Жак знал: у Люси есть другой мужчина.
Это не могло продолжаться долго, оба они все прекрасно понимали. Настал день, когда Люси приехала за Жаком и увезла его в Париж. Жанна простилась с ними отрешенно-любезно, как если бы они были просто компаньонами по отпуску. А через несколько дней она собрала детей и тоже вернулась в Париж.
Это было странное возвращение. Пока такси везло их с вокзала Сен-Лазар, Жанна глядела в окно и не узнавала знакомые улицы. Ей казалось, что она приехала из-за границы, где провела в изгнании несколько лет. И она даже удивилась тому, что её дом стоял на прежнем месте, а квартира была почти в прежнем состоянии, только ещё более пыльная и запущенная.
Жанна подумала, что теперь она просто должна привести квартиру в идеальное состояние. Только так она сможет обрести почву под ногами, только таким образом ей удастся заполнить предстоящие долгие-долгие пустые дни, а ночами она будет спать, чувствуя обыкновенную человеческую усталость. И начать нужно со стенного шкафа, чтобы избавиться от Марка. Или от его призрака. В любом случае, нужно было начинать жизнь с чистого листа, а для этого нужно было вычистить квартиру.
Она отодвинула сундук от стены и открыла дверцу шкафа.
Пустота - вот что было за дверью. Пыльная, темная пустота. И я, кажется, знала, что так и будет. Мне слишком хотелось поверить в то, что я способна убить человека. Нет, не так: мне слишком хотелось избавиться от Марка, уничтожить его. И я поверила в свои фантазии. Поверила так, что захотела уничтожить физические следы вымышленного преступления.