Боже мой, она сидит тут над глупым журналом, а Ганс, может быть, валяется сейчас где-нибудь на трассе с размозженной головой! Трясущимися руками она набрала номер Светки, и дочь, слава богу, ответила сразу же. Ее всегда успокаивала Светкина рассудительность. И сейчас девочка, мгновенно вникнув в ситуацию, сказала: “Мать, не дергайся. Рассуждай логически. Он представляет себя молодым, так? Что он тогда делал? В смысле, после войны?” — “Женился, растил детей”. — “А потом?” — “Похоронил жену. Построил дом для Аннелизе”. — “Вот и сходи к Аннелизе, может, он там”. — “Неужели ты думаешь, что Аннелизе не привела бы его сама?” — “Но ты же знаешь Аннелизе”, — заметила Светка, и это было ох как резонно.
Аннелизе, старшая сестра Ральфа — как, впрочем, и младшая, Барбара, — давно не поддерживали с отцом и братом никаких отношений, даже не здоровались. Раздор в семье начался с дележки имущества между совершеннолетними детьми и отцом; разгорелась настоящая война за дом, в котором живет теперь Ральф, и хотя сестры были замужем и имели свои дома, они потребовали, чтоб Ральф и Ганс выплатили им их долю. Аннелизе еще и отхватила половину участка, где стоит ее новый, построенный с помощью Ганса дом, поэтому теперь они соседи. При подписании договора предусмотрительные сестры ввели пункт, что за Ганса отвечает Ральф и несет все расходы, в том числе лечение, пребывание в доме престарелых, похороны и уход за могилой. В документе четко прописаны пределы сыновней любви: Ральф предоставляет отцу горячее питание один раз в день. Специальным пунктом оговорено, кто именно высаживает цветы на могиле матери: это предписывалось делать Ральфу, а если цветы вдруг вздумается посадить сестрам, то он обязан оплатить эту услугу наличными. Теперь цветы на могиле (а иногда и целые композиции, например, на Пасху) высаживает она, жена Ральфа. Аннелизе, домохозяйка, навещает Ганса один раз в год — на день его рождения. Приносит пачку печенья. Во все остальные дни она, избавляясь от лишнего веса, ходит на променад, нарезая круги вокруг деревни, как минимум трижды проходит мимо отцовского дома, но при этом ни разу не зашла проведать старика. А бездетная Барбара, живущая в Эбенсфелде, удочерила девочку из Румынии и усиленно занимается благотворительностью: руководит общественной организацией, собирающей одежду для сирот из бывших социалистических стран, раздает интервью газетам. Своего отца она не навещает даже в день рождения. Утонченное, цивилизованное, юридически узаконенное свинство — в отличие от вахлацкого восточноевропейского…
Она перебежала через двор и уже совсем было собралась постучаться к Аннелизе, но вовремя отдернула руку: та может написать жалобу, и тогда за плохой уход за больным ее, бесправную, в сущности, эмигрантку, хоть и жену немецкого гражданина, заключившую брак в законном до последнего витража местном Ратхаусе, могут лишить и тех 200 евро, которые она получает как сиделка. И она сделала вид, что просто разглядывает деревце магнолии с крупными розовыми цветами — естественно, дорогущее (нет, если бы Ганс забрел сюда, то скорее умер бы на крыльце, чем попал в дом!), — а потом вновь побежала по улице, но опомнилась: машина! Старенький “фольксваген” Ганса завелся мгновенно и как будто завилял радостным дымком, словно собака хвостом, — собака, отправляющаяся на поиски хозяина. Словно чувствовал, за какой-такой надобностью его выгоняют сейчас из гаража. Медленно — а сердце колотилось — она покатила привычным путем, который преодолевала регулярно по субботам и воскресеньям: в эти дни подрабатывала посудомойкой в одном из ресторанов Эбенсфелда (по выходным Ральф сам в состоянии присматривать за своим отцом). Кстати, ее напарницы по кухне — россиянка с дипломом филолога и украинка, которая в своей стране была журналисткой, такая вот гуманитарная компания; вместе они обсуждают стиль Макса Фриша и эстетику Пруста, не забывая при этом до блеска натирать гриль-сковороды чистящим средством. Здесь, в баварской глубинке (хоть и не менее, чем большие города, цивилизованной и ухоженной — давно и прочно), найти когда-нибудь работу по специальности шансов нет ни у одной из них — вот девочки и отводят душу в интеллектуальных беседах. А что им еще остается: их мужья, она может голову дать на отсечение, понятия не имеют, кто такой Макс Фриш.