Кстати, там, в больнице, он был пристегнут к кровати специальным поясом, чтобы не вставал, — своевременная мера, учитывая хоть бы и сегодняшнее происшествие. Все-то ему надо куда-то идти, спотыкается о пороги-ступеньки, падает и лежит бревно бревном, весь в ушибах-кровоподтеках, а все равно, стоит поставить на ноги, опять пускается ковылять, точно ребенок, который учится ходить… И сегодняшний его демарш следовало, конечно, предвидеть, однажды он уже совершил подобное, хотя именно тогда-то никто этого и не ждал. Перед этим она, доведенная ночным бдением почти до галлюцинаций, по совету врача увеличила больному дозу мелперона. Как выяснилось потом, доза была для гиппопотама, не меньше. Ганс неохотно продирал глаза лишь к полудню, часами расслабленно валялся в постели; кормить надо было только один раз, завтрак и ужин пропадали. На окружающий мир не реагировал, дремал и днем на диванчике в гостиной, а после месяца таких доз совсем ослабел: ноги разъезжались, как у новорожденного теленка, сколько раз падал — Лариса и счет потеряла, есть почти перестал и ходил, естественно, под себя. Выглядел он так ужасно, что она забила тревогу и вызвала врача взять кровь на анализ. Его добьет малейшая простуда, сказал врач, лейкоциты упали ниже некуда; она прекратила давать те пилюли, кутала его в шарфы и теплые вязаные кофты, как когда-то Светку после очередной ангины, и невольно жалела, а он сделался покорным и беспомощным, смотрел на нее выцветшими сгустками эмали и шептал свое “данке шен”. Вскоре немного отошел, но был еще слаб и постоянно падал, — а падал страшно: один раз так грохнулся всем телом на спину, что она думала — все, конец, но обошлось. Страшный, как гоголевский мертвец, весь в багровых и черных пятнах (синяки из-за плохого кровообращения не сходили), он все равно рвался куда-то бежать, опять падал и разбивался в кровь. И она окончательно измучилась, потому что поднять его одна не могла: тяжелый, как куль с мукой, и, как куль же, беспомощный, сам он нисколько ей не помогал. Потом уж догадалась стул подставлять, чтобы он мог руками ухватиться, а она в это время его приподнимала, так и передвигались по дому двуспинным существом со стулом в головах.
А позже он окреп уже настолько, что все норовил выскользнуть на улицу, вот тогда-то и произошел тот случай, генеральная, так сказать, репетиция сегодняшнего. С ее помощью он вставал, доползал до своего диванчика в гостиной, там она его оставляла, а сама занималась по хозяйству, совершенно уверенная в том, что он слишком слаб, чтобы куда-то идти. Просчиталась. Она убирала на втором этаже, Ральф отправился в лес за дровами и забыл запереть дверь; была ранняя весна, начинало темнеть. Тогда Ганс, потеряв по пути ботинок, сумел дойти до конца деревни, где свалился в лужу на обочине, ну а подняться самостоятельно, конечно, не мог. По этому ботинку, валявшемуся посреди улицы, Лариса его и нашла, а с помощью проезжавшего мимо любезного господина поставила на ноги; ей, кстати, стоило немалых трудов разжать пальцы его правой руки, в которой он сжимал кол, вероятно, вырванный из чьей-то изгороди. Все это она рассказала тогда врачу в больнице, не забыв добавить, что у них побывали судебные медики и адвокат, подтвердившие необходимость опекунства над Гансом; в итоге Ральфу выдали паспорт опекуна и толстенный справочник. Между прочим, до этого Ральф и она не имели права препятствовать старику выходить из дома, а также читать почту, приходившую на его имя: ничего не поделаешь — права человека! Но после вступления в силу решения суда никто больше не обязан обращать внимание на причуды больного. Можно ли теперь и дома, а не только в больнице, пристегивать Ганса поясом к кровати, поинтересовалась она. Да, ответила врач, теперь можно. И поторопитесь, если вы по-прежнему хотите отдать его в дом престарелых, там еще остались свободные места. Можете сначала устроить его временно, правда, краткосрочное пребывание стоит дороже, заметила медичка.
А ей, Ларисе, после тех слов врачихи вспомнился еще один “внук сибирского шамана”, психолог из эмигрантов, послушать которого ее пригласили в женский кризисный центр, и она из любопытства сходила. Пожилой мужчина подчеркнуто европейского вида — в модном свитере, с молодежным ежиком седых волос — улыбаясь на все тридцать два ненатурально белых зуба, философствовал про то, что умирать — смешно. И она, хоть и не поняла, что в том смешного, подивилась альтернативности подхода. Мы еще не приняли окончательного решения, сказал Ральф. Я понимаю, ответила врач, это нелегко, но, в конце концов, придется смириться. Больных болезнью Альцгеймера все больше, а молодым нужно жить и работать. И учтите: дальше будет еще хуже.