Я жду… жду… чтобы соединиться. Не все ли равно где? Здесь или там… Лишь бы с ним, дорогим, милым.
— Вас спрашивают, синьора.
— Кто?
— Дама. Вероятно, натурщица, не получившая платы…
— Зови ее сюда, Розоритта. Я заплачу ей.
— Войдите, синьора.
— Благодарю вас.
Боже мой, что за мелодия голоса!
А лицо… лицо!…
Я не видела еще подобных…
И небо, и синие воды Адриатики соединились вместе, чтобы создать эти два глаза, прозрачные и светлые, под каемками длинных ресниц.
У ветхозаветных женщин должны быть такие глаза, миндалевидные, гордые и печальные, без зноя страсти и робкой мечтательности.
Лицо классически правильное, лицо итальянки, настоящее создание художественной природы, умевшей рождать такие чудные песни, такие яркие лица!
На изжелта-белой коже неровный румянец. Губы дрожат от волнения.
— Синьора, — звучит ее голос, — синьора, не гоните меня… я слишком страдаю… Дайте мне быть подле вас… Простите… но я не могла… не могла больше… эта неизвестность…
И она рыдает глухо, мучительно.
— Что с вами, успокойтесь, синьора.
— Ваш муж… — шепчет она сквозь накипающие новые и новые рыданья… — он плох… безнадежен?…
Я отступаю в изумлении и ужасе. Передо мною безумная. Отступаю и открываю гроб с дорогими останками, которые заслоняла собою.
Страшный, душу потрясающий, крик оглашает комнату.
Незнакомка в один прыжок очутилась у гроба… и испускает такие, протяжные и жалобные звуки…
Я слышу странную фразу…
— Vitalio mio, amico mio\
И она ласкает нервными движеньями лицо и волосы покойного, целует его глаза, губы, как я только что перед этим целовала.
Что со мною? Я грежу или нет?
Нет. Это действительность.
Те же потоки солнца и света… те же розы и мирты, усыпавшие тело… То же неподвижно величавое спокойствие мертвеца.
А женщина все рыдает и шепчет, теперь уже яснее:
— Amico ruio, Vitalio mio!…
Она безумная… В этом нет сомнения.
Я приближаюсь к ней и ласковым насилием хочу отвести от гроба.
Но ее пальцы впились в белый глазет… Глаза, из которых глядит на меня ужас и отчаяние, не отрываясь смотрят на меня.
— Синьора, — слышатся мне глухие, страшные звуки, — синьора, вы должны меня здесь оставить… здесь… около, пока его не зароют… Я… я… его любовница!
И море, и небо, и розы все свернулось в одну пеструю пену… Она растет и клокочет и захлестывает меня, окружая и заполняя собой все со всех сторон… Она леденить и жжет и поднимается все выше и выше, вровень с лицом, с глазами.
Какая ночь… какая темнота…
И я теряю сознание.
IV
Ночь… все еще ночь… хотя голубоватый эфир льется в комнату широкой, ароматной волной.
Вчера его хоронили…
Я слышала, как во сне, дребезжащей, старческий голос единственного русского священника, отысканного Розориттой.
Я не могла проводить его на крошечное русское кладбище…
Не от бессилья, нет.
Он стал мне чужой и далекий и вся моя жизнь с ним полна лжи и обмана, бесчеловечного обмана, который я не в силах простить!
Я не страдаю больше, мне только темно, потому что на душе, у меня беспросветная ночь… ночь в сердце и ночь в мыслях.
Его унесли тихо… тихо, чтобы не беспокоить меня.
Но тем не менее я слышала и шепот молитв и другой шепот, твердящий поминутно свое ужасное:
— Vitalio mio, amico mio! Как она его любила… Боже Милосердный… А он? И он тоже! Конечно…
Она так прекрасна.
Ты лгал мне, безжалостно лгал, когда взял мое бедное сердце там далеко, на берегу обрыва.
Ты лгал, когда целовал мои кудри, мое «золотое руно», как называл их в шутку…
Ты лгал, когда говорил, что любишь меня больше всего в мире.
Всюду ложь…
Ложь, ложь, ложь!
И грезы славы, и грезы счастья, и приливы чувства — все ложь, жестокая и беспощадная.
Ты любил ее, лаская меня, ты целовал ее образ, прекрасный и гордый, в то время, когда мои губы сливались с твоими.
Из писем, присланных мне Джулией, я узнала всю эту низкую повесть лжи и порока.
Они любовники с юных дней, когда я еще не знала Виталия. Она была уже женою другого… Он не смел открыто обладать ею и вот, чтобы заполнить свою жизнь и рассеять горе, он взял меня.
Взял, чтобы погубить навсегда.
Так вот почему его тянуло в Италию!
Там была она — его Джулия.
Джулия, Юлия… Как сладко и мелодично должно было звучать в его устах это имя!
Отчего я не Юлия?
Лиза — ничтожное мещанское имечко, не давшее ему ни малейшей иллюзии обмана.
Джулия и Лиза!… Алмаз и булыжник…
Но что значить имя, когда она сама так прекрасна!