Но сейчас рядом сидел дорогой папочка, который обожал свою дочь! Любовь и взаимопонимание никуда не делись сквозь года. Даже эти долгие четырнадцать лет не сумели отдалить их друг от друга! Но сердце Фелиции болело: ей было так трудно находиться между двух огней!
Первым вопросом, что она задала, когда они вошли в кабинет, стал вопрос об Адриане.
— Он хорошо, — улыбнулся Гарольд, — хотя… как хорошо? Ему гораздо лучше. А я вижу: бедняжке так тяжело сейчас.
— Бедный мой мальчик! — покачала головой Фелиция. — Он столько всего вытерпел!
— Да, а ты дальше поддерживай этого мерзавца, его мучителя! — не выдержал отец.
Дочь замолчала, не зная, что сказать. Она воспринимала брата, как больного, конченого человека, которому тоже нужна поддержка. И ей было обидно и больно, что не все такого же мнения.
— Папочка, прости меня! — внезапно сказала женщина. — Но не могу я оставить его совсем одного без поддержки! Ещё и Рождество сейчас… Он раздавлен. Полностью. Джерри так старался завоевать любовь сына, его доверие, и вот, когда у него это почти получилось, ты отнял Адриана. Зачем?
Гарольд, немного строго и немного с обидой, взглянул на дочь, спросил, не хочет ли обвинить его. Она покачала, головой в ответ.
— Фелиция, милая, я не хочу говорить на эту тему, я не хочу даже вспоминать, будто бы смакуя это, но ты вынуждаешь меня. Запомни, любому злодеянию нет оправдания. И никто во всём белом свете не имеет никакого права, оправдываясь своими переживаниями в прошлом, причинять боль другим людям. Я не понимаю. Ты говоришь, что так любишь Адриана, почему тогда поддерживаешь того, кто заставил его так страдать?
— Это тоже будет нехорошо с моей стороны — бросить сейчас брата без поддержки.
— А в чём же ты хочешь его поддержать? В его ужасных поступках? Что ты скажешь ему? «Поступай так дальше. Ты мой брат, и мне жаль тебя. Я тебя всё равно не оставлю, несмотря ни на что»?
Она замолчала, не зная, что ответить. Ей казалось, что отец хочет её уговорить бросить Джерри и вслед за Филом перейти на свою сторону. Может, конечно, так оно и было. Но леди не могла понять, хорошо это или плохо. Как-то это всё странно: был своеобразный Джеральд, ни плохой, ни хороший, временами, да, жесток по каким-то там своим соображениям, но временами трогательно заботящийся о своей семье, и тут в какой-то момент этот человек превращается в абсолютное Зло, Зло без проблесков и оттенков. И появляется Герой, сэр Гарольд, который становится спасителем, избавителем, настоящим Добром, и все добрые дела Джерри тут же обесцениваются. Что же такого сотворил её брат, что это перечеркнуло все его лучшие качества и все его благородные поступки, ведь не всегда и во всём являлся таким безжалостным и жестоким?
— Он — скотина! — внезапно заявил Его Сиятельство, и это вернуло Фелицию в реальность.
Леди невольно вздрогнула. Отец стоял у стола, а она не заметила, как тот поднялся с кресла.
— Почему?
— Ты же знаешь сама, — тихо ответил отец. — Дочка, неужели ты не понимаешь? Мы будто бы говорим на разных языках.
— Ну, как я его оставлю? Фил его ненавидит, хотя сам у него столько гостил, пользовался его гостеприимством, дел у него натворил…! Но этого никто не помнит, все помнят злодеяния Джерри… Мой сын лютой ненавистью ненавидит своего дядю, и это пугает меня. Один раз он даже избил его, чем очень гордится, и ещё намеревался это повторить!
— Филипп взрослый, умный человек. Меня лично больше беспокоит его ссора с тобой, чем с дядей. Ты ему мать.
— Ну и что? Это ещё не значит, что я должна во всём ему потакать!
— А Джерри — должна? — улыбнулся отец, облокотившись спиной о стол.
— Ты отнял у него сына, не подпускаешь к нему, подал на него в суд, мечтаешь, чтобы ему дали самую жёсткую меру наказания… Как я могу бросить его в такой момент, когда даже отец отвернулся от него? А Конни? Бедняжка, так переживает! Мне и её оставить без поддержки?
— Ты знаешь, почему я это сделал. А Конни — это вообще отдельный разговор!
— Почему ты не пускаешь к нам Адриана?
— Вот ещё скажите, что он виноват! Я никак не могу заставить его не чувствовать вину! А он, скажу тебе по секрету, рвался к вам. Да и сейчас ищет встречи, но я их пресекаю тут же.
— Он к нам рвался? — улыбнулась Фелиция.
— Что ты хочешь сказать? Что это нехорошо с его стороны, что он у меня живёт? Ему это суд предписал, Адриан не может покинуть меня. Я не позволю вам выставить его виноватым!
Леди назвала брата «бедным Джерри», и грустно сказала, что он так скучает по сыну! На что Гарольд, высокомерно подняв бровь, поинтересовался с горькой, строгой усмешкой в голосе:
— Давно не бил его?
— Он раскаялся, пойми!
— Не верю. Если вспомнить с чего всё началось, то мы явно увидим, что с ревности, жуткой, какой-то болезненной, ненормальной! — сэр всплеснул руками. — Джерри относился к Адриану собственнически. Он оправдывался, что тот его раб. Но нет… Его бесило, что бедняжка не любит его, а только уважает, как господина. Ну, а кто виноват? Адриан не знал, кто его настоящий отец, и всем сердцем любил того, кого им считал. У него и не в уме, что Даррен — не его папаша. Джеральд бесился, ревновал, а тот не понимал, за что господин на него так злится, за что наказывает. Мерзавец хотел получить от бедняжки сыновью любовь, доверие… Адриан же считал для себя непозволительным переступить эту черту, нарушить субординацию. Да и с какой стати ему с чужим, едва ль знакомым мужиком делиться своими мыслями, переживаниями, мечтами?! Это, согласись, и странно было бы. И неудобно как-то… Что тот самый мужик про тебя подумает?! Ну, вот… Что-то я заболтался, доченька! Но знаешь, что главное? Джерри говорил: «У меня нет Адриана», а ни у «У Адриана нет меня»… Своими издевательствами он подпортил себе репутацию и отдалился от цели — добиться его любви, и раскаивается именно в этом. А ни в том, какую боль причинил сыну.
— Он раскаивается в том, что себе навредил, а ни что сына заставил этим страдать? Так?
Гарольд даже обрадовался её вопросу, воскликнув, что вот именно!
— Страшно такое слышать. А Адриан ведь ему поверил…
— Он больше не издевается над ним, потому что боится навредить себе, а ни что заставит опять страдать.
— Но зачем же Джерри вообще надо было это затевать? Значит, любит сына, просто не может нормально это проявить.
Услышав эти речи, в душе Его Сиятельства надежда, что дочь начала его понимать, потухла вновь. Низко опустив голову, сосредоточенно-грустно глядя на трубку, он проговорил в ответ, садясь обратно в кресло:
— Я не знаю, Фелиция… Не знаю, кого он любит. Ты хочешь его защитить? Я, правда, очень рад, что ты так привязана к брату. Но думаю, этот разговор нет смысла продолжать.
Глядя, как косые лучи солнца врываются сквозь ещё не раздвинутые с вечера тяжёлые, бардовые гардины, оставляют блики на металлических ручках дверец шкафов, Фелиция вздрогнула, словно бы от удара плети. Нервно кусая губы, женщина спросила отца, почему считает, что нет смысла продолжать их беседу.
— Потому что я думаю одно, а ты — другое, и не хочу, чтобы у тебя сложилось неправильное обо мне мнение, будто бы я задался целью переманить тебя на нашу сторону. Я понимаю, ты любишь и того, и другого. И тебе сложно выбрать.
— Мне жальче Адриана. Я знаю, ты с ним, и у него всё будет хорошо. А с Джеральдом нет никого. Поэтому я…я…выбрала его. Но это не значит, что я против вас! Я люблю всех одинаково!
Гарольд эмоционально, страстно воскликнул, что Джеральд должен понять, что он негодяй! Мужчина даже стукнул кулаком по письменному столу, и на пол, на алый ковёр упал какой-то конверт. Фелиция вздрогнула вновь. Она любила отца, но почему-то впервые с его возращения, поймала себя на мысли, что чувствует, словно бы ей приходится заново знакомиться с ним. Взяв себя в руки, леди спросила, зачем ему Адриан, ведь он почти его не знает. Мальчику стукнуло всего четыре, когда Гарольд уехал, и до этого они не общались. Юноша и его дедушка, по сути, являлись, чужими людьми, когда вернулся последний.