— Нет, — ответил ей Сычегер, — начальник олешха надо. Много олешха.
Старуха согласно кивнула, но сказала про свое:
— Нюрха — ши-ии-б холоший девха!
— Глухая, — объяснил Сычегер, — кочевать буду — оставлю, однахо.
Старуха согласно кивнула, но, наверное, невпопад.
— Прощай, хозяин! — Родион запахнул тулуп. — Ты, как морошная ночь: в тебе правды не сыщешь. Неделю сроку даю. Запомни — неделю!
Плюнул в костер и отбросил полог.
На дворе Родион плюнул еще раз, остановился и, указав комиссару на два соседних чума, приказал:
— Проверь! Может, кто разговорится. Пошлю Евтюхова закрайки посмотреть. Не верю я этой лисе.
— И он тебе не верит.
— Ты иди, Саня! Слышь — иди! Не я ему расписки давал, сам слыхал — Чумных обещался. Да и как он смет с властью торговаться? Час оленей заберу и пусть знат!
Развернулся, крикнул в сторону костров:
— Евтюхов! Эй, там! Найдите Евтюхова!
От ближнего к лесу костра поднялся сутуловатый боец с благодушным лицом послушного человека. Сунул в карман кусок хлеба, пошел на голос, выворачивая внутрь носки подшитых камусом ичиг. Он остановился в трех шагах от командира, показав из-под надвинутого лба неожиданно быстрые глазки:
— Чо звали?
— Приказ тебе, Иван. Возьми с собой двух бойцов, дай кругаля, может, за след зацепишься. Олешки могут рядышком гулять. Понял?
— Угу, — согласился Иван Евтюхов. Достал из кармана недоеденный кусок хлеба, начал жевать. И шитая из ранней лисицы шапка двигалась в такт медленным движениям ленивого рта.
Родион хотел еще что-то сказать, но вдруг отвлекся на оживленный разговор у возка, где сидели арестованные ворожеевские охотники. Они были хмельны и совсем забыли про свою незавидную судьбу. Егор Плетнев толкал в бок конвоира, предлагая ему приложиться к зеленой бутылке. Конвоир, молодой, нервный шорник, рыскал страдающими глазами, готовый уступить просьбе, даже руку освободил от рукавицы.
«Ведь хлебнет, гад! — подумал Родион, стискивая плеть. — Совестью революционной попустится. Ну, посмей, посмей! Я те трибунал сорганизую!»
Конвоир что-то ответил Плетневу вполне дружелюбно, осторожно осмотрелся и на исходе зрения зацепил краешком глаза командира… Неладно больно стоял товарищ Добрых, будто замер в себе, будто затаился с целью. С чего бы он?
«Скрадыват! — озарился ужасной догадкою конвоир. — На горячем словить хочет!»
И сладкое притяжение греха обернулось горькою обидою за свою революционную честь. Он вскочил с розвальней, взял винтовку наперевес, крикнул громко, искренне:
— Чо прилип?! Уберись с этим самым пойлом, не то свинца покушаешь!
Глянул одним глазком на командира, докричал еще:
— Те русским языком сказано — нам нарушать не положено!
— Ну, во! — обалдел Плетнев. Стряхнул с бороды крошки и повторил: — Ну, во! На змея сел, чо ли? Зачем так надрываешьси? Я — от чистого сердца. Глянул на тебя: покойников краше в гроб ложат. Хлебни для сугреву, Петруха.
Но Петрухе уже деваться некуда, до настоящей злости в нем обида разыгралася.
— Замолчь, шкура! — кричит. — Давно у мене не в добрых ходишь!
— Ето хто шкура?! Ето я — шкура?! Ах ты, голь сраная! Да тебе такого вина еще век не пробовать!
Плетнев намерился подняться, но сидящий рядом мужик поймал за рукав шубы и усадил на место:
— Опять судьбу пыташь, паря. Подневольный Петруха нынче. Служба его трезвости требует. Коли тебе шибко хочется добрым быть, дай приложусь.
Егор икнул и протянул бутылку:
— Смотри, донышка не открой. Путь долог…
«Чутьист, Петруха», — подумал про себя Родион и развернулся на скрип шагов за спиной.
Комиссар Снегирев выглядел растерянным, это окончательно успокоило Родиона.
«Сагитировал!» — шевельнулась веселая мыслишка.
— Они молчат, — развел руками Снегирев. — Смотрят друг на друга и молчат. Полулюди какие-то. А Нюрка, о которой старуха говорила, совсем еще ребенок. Легла и манит меня… Дикость! Мрак!
— Зря кричишь. Имя разницы нет — кровь менять надо, иначе вымрут. Почаевничаем, или погорячей чего примем?
— Мы при исполнении, Родион Николаевич!
— Шучу, комиссар, шучу. Ишь, как тебя тунгуска взволновала — шуток не понимаешь! Ты бы ей прежде сказал — ответь, куда дед олешек угнал, потом за любовь поговорим. Ха! Ха!
— Брось, Родион Николаевич, зубоскалить. Без того противно. Они ж немытые с самого рождения.
— Вот чем смутился! — опять заржал Родион.
Тогда комиссар резко повернулся, пошел к кострам, и Родиону пришлось его догонять, от чего он мгновенно переменил настроение. Нехорошо, обидно получилось: на глазах всего отряда место указал командиру ученый выскочка. Да что он, в самом деле выпить не хочет?! Хочет — не покойник и не хворый. Хочет! Но притворяется. Все они, которые шибко ученые, с кривой душой в революцию пришли.