На то r момент показалось Родиону — вся кровь в нем остановилась, никуда двш аться не хочет. Стоит обессиленная в жилах. Точно подранок, с превеликим трудом догащился до сеновала. Ночь там пролежал. Руки кусал, чт обы не выпустить крик из своей тесной для боли груди.
Крепко запомнил ту долгую ночь на сеновале Родион. И, проезжая в Волчьем Броде мимо дома Дороховых, прошептал:
— Погодьте, погодьте. Завтра увидим, чей нынче верх случится.
Без нужды вздыбил иноходца, крикнул громким голосом:
— Комиссара — ко мне!
Снегирев подъехал быстро, поставил своего мерина рядом с иноходцем командира. Родион смотрит на него и не может вспомнить, зачем звал. Забыл! Черт бы побрал эту Настю!
Первым заговорил комиссар:
— В гляделки играть будем?
— Похудел ты, Саня, — произнес с участием Родион. — Обносился в походах. Орлом к нам пожаловал. Помню… Значит так, пленных запереть в бане у этого хозяина.
Родион плетью указал на дом Дороховых.
— Пусть покормят чем есть. Бойцов квартируй в домах за мостиком. Там ждут. Я буду у Егора Шкарупы. Пошлешь ко мне Фортова на доклад.
Снегирев козырнул и сказал:
— Ясно, командир!
— Тогда действуй, Саня. Придет бывший староста Склизких, прогони: он еще тут, прошлый интерес соблюдает. Не в уме старик.
Родион уже отъезжал, когда Снегирев спросил его:
— Совет мой хочешь, Родион Николаевич?
— Говори, приму с добрым сердцем.
— Пить тебе не следует. Народ здесь другой, ему власть трезвой видеть хочется.
Родион посмотрел внимательно на Снегирева, но отвечать не стал. Стеганул коня по заиндевелому крупу, и иноходец, с места набрав скорость, понесся в темноту.
В тех местах Родион мог скакать с закрытыми глазами. Все было знакомо, и в какие-то мгновения время начиналодвигаться к нему с обратного конца. Тогда без памяти влюбленный охотник Родька летел на дорогой голос, правя конем грозного командира отряда Родиона Добрых.
Дух захватывает, щеки режет встречныйветер, а внутри клокочет огонь. Кружит по занесенному снегом калтусу иноходец, сам похожий на кусок взбесившейся ночи. Задыхается в строгих удилах, кося бешеным глазом на потерявшего голову седока. Потом споткнулся о кочку, и Родион едва не вылетел из седла.
— Хватит! — выдохнул Родион. — Остынь, дурь! Хватит!
Ярко и бесшумно упала с неба звезда. Теперь он уговаривал иноходца ласково:
— Ну, уймись, не уроси! А студент хорош. Советчик на мою голову отыскался.
Родион освободил повод, повернул коня к деревне. Обнесенные заплотом избы выходили из ночи навстречу неожиданно, точно вставали с земли. Нет луны, нет теней. Ровная, густая темнота над всей землею.
На свороте в проулок рядом звякнуло железо, будто кто передернул затвор. Родион выхватил маузер, но кругом было тихо и только ожидание опасности сопровождало его до самого дома Шкарупы.
В окне дома горел свет.
— Стоять! — негромко приказал Родион иноходцу.
Конь сделал шаг, остановился, шумно втянул в себя воздух. Родион осторожно слез с седла, начал разминать затекшие ноги. Он несколько раз присел, боль в суставах стала еще острее.
«В баньку бы, — подумал он. — Отпотеть, а потом — в прорубь. Може, заказать Егору? Э-э-э, да пока воду натаскает — рассветет…»
Противный скрип двери отвлек его от мысли о бане.
— Это хто?! — донеслось из темноты. — Никак вы, Родион Николаич!
— Ты один, Егор?
— Один, — Шкарупа сунул под мышку наган. — Своих засветло к снохе отправил.
— Коня покрой. Сена дай. Овсом не запасся?
— Это мы мигом! — пообещал Шкарупа. — Тепляк только накину.
«Овса, значит, не припае», — думал Родион и пригнувшись вошел в избу.
На большом, плохо струганном столе горели сразу две лампы. Одна была без стекла и густо чадила. Не оглядываясь, Родион ногой прижал двери, сбросил тулуп на ларь. Изба была длинной, неухоженной и напоминала бесхозную заежку на арестантском тракте. Даже новая печь, сложенная на месте битой, дедовской печи, не могла оживить ощущение убогой временности.
«Не каждый зверь в такой норе заночует», — Родион подошел к столу и налил из четверти стакан самогона, выпил. Подождал, пока тепло разольется по телу, и уже подумал не так строго: «Хоть вино хорошее сварили».
В сенях заскрипели половицы. Двери за спиной открылись, в затылок пахнуло холодом.
— Сыт будет коняга, — доложил Шкарупа. — К столу прошу дорогого гостя! Такой путь осилили.