— Помолчи, Егор! Пей! Отменя поворотись: не стерплю иначе…
Шкарупа обидчиво вздохнул, но повернулся. Теперь дергались только его хрящеватые уши, что, разумеется, тоже не доставляло удовольствия Родиону. Они выпили, осторожно, без стука, поставили стаканы на стол. Затем Родион отодвинул от себя листок бумаги, исписанный корявым почерком:
— Потрудись, Егор!
Шкарупа тряхнул седоватым чубом, приосанился, но в это время Родион сказал:
— Есть что-то в тебе необычное, тревожное для меня. Похож ты на кого-то.
— Так на Клячкина с Помоздрина. Он еще телка снасильничал у Васильковых. Нас вся округа путала.
— Не. На что-то другое. Скажу, когда вспомню. Читай!
— Каплунов Левонтий. Трех сохатых на стожках добыл. Сала медвежьего пудиков двенадцать хранит. Соболей хорошо промышлял. Лабаз его сразу за ручьем. С крыльца видно.
— Постой-ка! — в Родионе изумился охотник. — Где это Левонтий столь сала надрал?!
— Известно где: тем он годом на Хаптуне берлогу зорил. Рядом Койминскими болотами двух с-под собак стрелял. У Лошенкова Петра коней брал на вывоз.
— Сколь коней у Петра?
— Две пары под извоз держит. Да кобыла жеребая.
— Записал?
— А то пропущу?! Сами сказали — природой во мне заложено все про других знать. Чекистом, видать, уродился. Его вы во мне опознать не можете. А?!
И засмеялся веселым, неожиданно приятным смехом. Родион, однако, все принял на полный серьез, строго сказал, сдвинув широкие брови:
— Ты это… Шибко не взлетай! Чекист нашелся!
Но Шкарупа никак не хотел менять настроение и продолжал веселиться, скаля большие желтые зубы:
— Еще в командирах по гулять мечтаю. Раз грядет наше времячко, почему не помечтать?! Слушай дальше, Родион Николаич: Простаков Федор. Соболей хоронит под крышей, в вениках. Хитрый. Лошадок четверо. Хлеба много! Но меня близко не допускат и дружить со мною не хочет. Контра!
Мышелов Иван..
Разомлевший от тепла и самогонки Родион слушал донесение, подперев ладонью румяное, слегка подобревшее лицо. Про себя он уже все решил, но прерывать хозяина не хотелось, пусть себе читает… Он думал о том, почему это вдруг при встречах со Шкарупой у него возникает желание крикнуть, прогнать подальше своего боевого помощника. Человек вроде как человек, правда, более остальных известных ему людей похожий на старую, всклокоченную крысу, которая укусила его в детстве за босую ногу. Он сразу вспомнил о ней при первой встрече со Шкарупой. Крыса и Шкарупа не мог ли разойтись в его сознании. Они жили в одном ощущении внезапного укуса, подменяя и сопровождая друг друга: стоило увидеть крысу, вспоминался Шкарупа. Теперь перед ним сидел Шкарупа и ныл большой палец правой ноги…
«Рассказать… так, поди, обидится. Нервный он какой-то стал, все достоинства в себе ищет. В начальники метит. Перед смертью о себе хорошо думают… чувствует, должно».
Родион зевнул, постучал пальцем по бутылке с самогоном. Громоздкая тень на уродливой серой стене повторила его движение.
Шкарупа кончил читать и смотрел на Родиона с напряженным вниманием. Тот сказал:
— Ежели есть в списке сознательные, склонные к революции людишки, вычеркни.
— С чего имя взяться, не грибы. Нашим-то революция лишняя.
— Ты послушай прежде. У меня — инструкция! Указание с губернии: опираться на революционную бедноту. У кого в кармане пусто, тому терять нечего. Так считает товарищ Ленин.
— Кто такой, чекист?
— Тебе какое дело? Есть, раз говорю! Бедноту надлежит приближать, при случае выдвигать на должности. Все перевернуть надо побыстрее, везде свои люди должны быть, бедностью проверенные!
Шкарупа вдруг оскалился, стал похож на крысу, прокусившую Родиону в детстве палец, и перешел на свистящий шепот:
— А я хто?! Где беднее меня в Волчьем Броде хозяин есть? Вы гляньте — у меня даже пропить нечего. Во в какую нужду загнало проклятое самодержавие! Потому за революцию Егор Тимофеевич Шкарупа хоть кому глотку перегрызет! Но пущай и она не забыват о верной его службе.
Отстранившись от стола, Родион с настороженным интересом наблюдал за тем, как поменялся человек, обрел внутреннюю силу, вправду готовый вцепиться в глотку.
«Куда же вас после революции девать?» — подумал Родион и попросил:
— Дороховых из бумаги вычеркни.
От неожиданности Шкарупа икнул:
— Как это? Богач ведь, самый настоящий богач!
— Вычеркни, вычеркни. Зря, что ль, прошу?
— Он мине холуем назвал. А это оскорбление, я так считаю!