Тюремный страж Журкин видел, как они окружают бывшего председателя трибунала. Но увидеть самое страшное боялся и отстранился от оконца, присел в ожидании крика о помощи. У него заныло сердце. Он потрогал левый бок и болезненно сморщился:
«Что делать-то? Совсем непотребно рассудили — на кол. Да видано ли такое? Еще и благ ородные!»
Крикавсе не было. Из-за двери раздавались обрывки грубых, разрушающих другдружку выкриков, мерзких, шаловливых смешков.
«Позову стражу! — решился расстроенный Журкин. — Хрен с ней, со службою. Потом rpexa не замолишь».
Глянул в оконце: приговоренные успели раскраснеться, и всяк судил Звонарева на свой манер.
— Думайте! — требовал Евлампий. — Особенную смерть придумагь надо для товарища!
И тогда самостоятельный трезвый голос остановил его истерику:
— Не надо придумывать смерть, Евлампий!
За словами последовал тяжелый, похожий больше на стон, вздох.
— Она — дар Божий, когда совершается не насильственно. В ней заключается наше спасение. Тебе, Евлампий, лишь страдание дано сочинить. Бесплоден гнев твой, бесплодно безобразен!
Журкин видит: поседевший корнет помог подняться с нар настоятелю храма отцу Ювеналию. Человеку строгому в вере, справедливому в мирских делах, но не убереженному Богом от лихих большевиков: быгь ему завтра убиенному.
Волоча раненую ногу, отец Ювеналий с трудом подошел к председателю рев грибунала, опершись рукой о стену, встал рядом с ним и произнес:
— Нездоровы чувства ваши, брагия. А завтра — встреча с Судом Верховным. Тленное ваше найдет конец на земле…
— Началось! — Евлампий презрительно отвернулся от священника. — И здесь от тебя покою нету.
Но настоятель не огкликнулся на упрек, голос его набирал силу, поражая присугствующих трезвым спокойствием:
— Страшный, необъяснимый разумом ураган безверия, жестокий в своем желании сокрушить связь детей Божьих с их будущим, разметал души ваши по темным углам. Сегодня случай свел их под одной крышей. Единения не случилось. Христианский долг обязывает вас простить грехи врагам вашим и в собственных покаяться. Кто посчитал себя в минуты эти богооставленным су- шест вом, тот предает Господа нашего! Остановите кровавое отчаянье! Обретит е кротость, обратите святую благодать прощения и накажите ею палачей ваших!
— Во, куда загнул поп! — Евлампий был взбешен. — Прощенья?! А говарищ нас простил? Возьму и задушу его. Право имею!
От купца густо тянуло потом и ненавистью. Он испепелял председателя ревкома косым взглядом чернеющих глаз.
Звонарев горько усмехнулся, сказал:
— Благодарю, отец Ювеналий! Заслужил я. Не мешайте им, разницы нет когда. Пусть казнят…
— Сам пожелал, — сказал равнодушный поручик Лакеев. Развел руками. — Воля приговоренного… Совестно отказать товарищу.
— Верно, поручик! — взвизгнул купец. — А ну, снимай портки, сука красная!
— Не к лицу такие речи дворянину, — отец Ювеналий задыхался. — Ежели вы не в силах привести свои чувства в лучшее сост ояние, помогите им — молитесь. Смерть — испытание, требующее от нас великой твердости стояния в вере, истинного покаяния…
— И «откроется тебе свободный путь, коим с радостью перейдешь ты из юдоли земной в Небесный Иерусалим — вожделенное отечество твое». Не ошибка? — спросил Лакеев, уже не ерничая.
Черные пятна вокруг голубых глаз соединились над переносицей.
— Истинно так, — священник убрал руку, устало привалился к стене спиной. — Вы же человек про- свешенный. Устраните из души противоречия самого с собою. Откройте путь..
— Увы, — поручик был грустен, — не откроется: грехов, чю блох у старого кобеля. Георгиями святых не награждают…
— Прощать дано не каждой, даже опытной в вере душе, но в вас… вы должны попытаться. Это ведь та же брань — в смирении.
— Баз юшка за нас страдает, господин поручик, — неожиданно вмешался в разговор набожный Козарезов. — Послушаться бы надо. Не будем руки марать… перед смертью.
Журкин почувствовал, как начали трезветь арестантские страсги, разговор уходил от поникшего Звонарева. Березовая слега лежала рядом с парашей, и никто вроде не собирался на нее садиться.
— От греха уводит батюшка. Стронул злую дурь на покаяние святым словом. Слава тебе, Господи, злодейство не состоится!
Все испортил Евлампий. Он опять плюнул в лицо Звонареву и сказал:
— С попом я несогласный. Кого слушаем, господа покойники?! Он — первый на всю епархию рогоносец. Козел в рясе! На ем красный бес скачет! Нет, вы поглядите — скачет!