— Стоило зря языком чесать?! Пустой разговор получился!
— Несогласный я! — вскочил Зубко.
Рывком расстегнул верхнюю пуговицу габардинового френча и настоятельно потребовал:
— Давайте обсудим! В чьи руки отдаем судьбу города?! Я ему не доверяю! Он нас обманул…
— Чем будем офицеров встречать, Зубко? — спросил сквозь зубы Иван Мордухович. — Огнем или склокою? Да помолчите вы! Вас как из печи вынули. Остыньте!
— Кто это должен молчать? Я?!
— Вы и причем немедленно. Приказы надо выполнять! Не поймете — станете к стенке! А пока сядьте, Зубко!
В кабинете наступила неловкая тишина. Председатель следственной комиссии смерил Морду- ховича уничтожающим взглядом, но ничего не успел ответить.
— У меня есть некоторые соображения, товарищи, — вмешался в грызню Боровик. — Насколько я понимаю, возникли задачи первоочередные и второстепенные…
Рядом с ним неторопливо, будто все происходящее совсем его не касалось, поднялся Родион Добрых. Пошел ровным, уверенным, неторопливым шагом к висевшей на стене карте. Вначале была видна прямая, затянутая портупеей спина, затем он повернулся. И Боровик замолчал.
Никто больше не рискнул заговорить. Спор кончился. Перед членами ревкома стоял командир объединенного отряда, отвечающий за оборону города. Перемена в его облике была едва заметной, почти неуловимой, но именно ею он выделился из всех присутствующих, став центром, вокруг которого им предстояло крутиться.
— Шпрах поставит пулеметы на Уханьковском взлобке, впереди старых бань. Левая покоть открыта для стрельбы, а с сиверов крутовато для лошадок. Ползком не пойдут — гордые.
— Померзнут матросы, — уже по-деловому возразил Боровик. — С ночи еще холодно.
— Снять тулупы с писарей и тех, кому они не нужны. Иван, ты это сделаешь. Выдать каждому по норме вина. За пьянку, Шпрах, ответишь головой! Понял?! Конницу отвести к тюрьме. Схорониться во дворе до сигнала. Ударим вбок, когда они начнут атаку.
Осмотрел всех, никого не стесняясь, застегнул кобуру и продолжил:
— Прошу помнить — шкуру свою защищаете. Отходигь некуда. Дурную слободку оборонять не будем.
— Как же так? — пожал плечами Мордухович. — Они непременно туда сунутся.
— Сунутся, Ваня, сунутся, — согласился с ним Родион. — И наскочат на наших пушкарей.
— А ведь верно! — Горлов, казалось, был искренне восхищен. — Место там стесненное, коннице не разбежаться. По-хозяйски, Николаич, думал. У мене б мозгов на такое не хватило.
Родион слушал Горлова, рассматривая его с изучающим вниманием так пристально, что тот стушевался и спросил:
— Ты чо, Николаич, не признал чи чо?
— Я о другом вспоминаю. Это же ты в Сосновке остановил беляков? У пулеметов ты был?
— Да, с Сердюком мы их покосили Меня после того в командиры назначили. За отличие в бою.
— Еще раз отличишься, Семен. Будет у тебя нынче такая возможность. Бери пулемет, моего Пошехонова и дуй на колокольню. Мордухович, заберешь его роту!
Г орлов, вспомнив о командирском звании, хотел было обидеться, но Родион продолжал смотреть на него с тем же непонятным настроением безжалостного любопытства, и Горлов потерял- ея под его взглядом, спрятал глаза, поспешно согласился:
— Хорошо, раз надо для революции. Тряхнем стариной!
— Тряхни, очень ей надо, чтоб ты тряхнул.
В голосе прозвучала насмешка, которую Горлов постарался не заметить и даже сделать вид, что новое назначение ему очень нравится. Но всем стало ясно — Семен поплатился первым…
Все еще недовольный оборотом дела Чумных спросил громко, подчеркивая тем самым свою самостоятельность:
— Ты каким местом думаешь, Родион? Они же по Воронухе пойти могут. В спину мне выйдут. Тогда городу конец!
— У меня то место, на которое намекаешь, соображает больше, чем твоя голова. Ты это крепко запомни! По Воронухе они не пойдут, там промоина — на промоине. Коли рискнут, Семен их приметит. Развернешься.
— Не та позиция! Дома снесу, — упрямился сникший Чумных. — Меньше тебя знаю, что ли?!
За дверью тяжело прогромыхивали сапогами, кто-то крикнул:
— Егоров, выдай ему оружие!
И, дождавшись, когда станет тихо, Родион сказал:
— Позиция верная. Дома пощадишь, тебя не пощажу. Лениво воюешь, Илья, не один примечаю. Мне таки вояки могут не пригодиться.
— Чо ж это такое, Лазарь? — вскочил возмущенный Чумных. — Он меня теперь изживать будет! Скажи и ты свое слово!
Но Родион и не подумал ждать, когда скажет свое слово председатель ревкома. Он подошел к Чумных, нахлобучил ему на голову шапку, сурово попросил: