«Правду говорит жирный, — думала Клавдия. — За такую неправду, матери сказанную, совесть сожжет».
— Да ты, поди, сама все знаешь, Лукерья? — догадался спросить Зубко, успокоенный долгой своей речью.
Клавдия поставила чугунок на печку, бережно обняла хозяйку дома за плечи и через прикосновение услыхала последние, слабые стоны погибающей в ней надежды. Ничем больше не живет казацкая вдова.
Лукерья Павловна подняла ресницы, глянув в сытое лицо гостя, тихо ответила:
— Знала. Как не знать? Родион Николаевич рассказывали. На Барыне, говорите? И без креста?
— Еще попа на отход души послать! Не возим с собой похоронной команды. Своих с грехом пополам прячем. Хотя с другой стороны…
Он покрутил сильной ладонью перед лицом, оглядев Лукерью Павловну с лукавым сочувствием:
— Мальца твоего поберечь могли. Не закостенел он еще, глядишь, человек из него вышел. Поторопились…
— С того света не воротишь, — вздохнула Лукерья Павловна. — Только не знала я ничего о их смертушке. Соврала вам. Простите дуру старую.
— Нехорошо! — погрозил пальцем Зубко, не в силах полностью скрыть своего удовольствия. — Грешно даже. Знаешь, кто к тебе пожаловал. Правду говорить надо. Нехорошо, Лукерья!
— Плохо, Федор Николаевич, плохо. Стыдно мне. Придет время…
— Ваше не придет! Отгуляли свое!
— Всем придет, — словно не слыша его окрика, продолжала Лукерья Павловна. — Кому— раньше, кому — позже. И возьмет нас от забот наших земных, от грехов низких…
Клавдия смотрела на хозяйку с тайным состраданием, как на умирающего, но ничего о том не знающего человека. Скоро он кончится, осталось могилу вырыть да отпеть: «Благословен Бог наш всегда…»
Постигшая глубокое материнское горе, чувствовала она в себе желание чем-то его умягчить. Кабы не посторонние мужики, то поплакала б вместе, а при них чувства свои казать неловко.
— Я, собственно, не к тебе, Лукерья, пришел, — сказал председатель следственной комиссии. — С тобой мы разберемся по-свойски. Заберем нынче коровенку, хлебушек поделим, чтоб все по-честному было. И живи себе — радуйся. Много ль одной надо? Вот разве кого еще на постой определим для большего веселья. Ты возражать не будешь? Считай, договорились! А квартирантку твою, то есть вас, гражданочка…
Он указал на Клавдию и, обронив свое лукавое благодушие, закончил жестко:
— Хочу спросить, от кого приплод имеешь?!
Клавдия убрала руки с хозяйских плеч, сложила их ниже живота.
— Ну?! — напомнил угрожающе Зубко.
— Сыночка имею, — тихо ответила Клавдия. — Только казать не стану: глазливый вы, дяденька.
Бородатый красноармеец неодобрительно оглядел ее с ног до головы:
— Тебя никто спрашивать не станет. Штучка!
— Ты со мной, девка, в дурочки не играй! — предупредил Зубко. — Отвечай без обману: отец ему Родион Николаич?
— Не отец, — сказала Клавдия так, словно сообщила общеизвестное, о чем и спрашивать не стоило. И сама уже в то беспредельно верила.
— Присягнуть можешь?
— Могу, дяденька.
У Зубко опали веки. Он задумался. И стоял, о чем-то соображая, пока наконец не сказал:
— Будет лучше, когда все напишешь.
Клавдия глянула на Зубко с нескрываемой тревогой, прижала палец к нижней губе, и там остался темный след с чугунка.
— Прости, дяденька, грамоту подзабыла. Который год не пишу. Нужды писать не было.
— Напишешь! Постараешься, попотеешь — осилишь, коли учена была. Перечить не советую. Присядь сюда и пиши. Сам скажу, что писать надо.
Председатель следственной комиссии указал место у стола, а бородатый красноармеец положил листок бумаги.
«Все у них загодя обдумано, — удивилась Клавдия, глядя на приготовления. — Каки ловкие люди пошли! А я ведь правда не напишу».
— Казните, дяденька, не напишу! — сказала она, слегка возвысив голос.
— Садись! — поймал ее за плечо красноармеец.
Но хозяйка решительно скинула его руку:
— Не смей трогать, гаденыш! Чо вы на ней ломаетесь, мужики?!
— Ну ты, ведьма старая! — зарычал испуганный неожиданной выходкой Лукерьи Павловны бородач. — Не в свое дело нос суешь! Час сведу куда следует!
— Веди, когда охота! — ответила Лукерья Павловна, даже не глянув на красноармейца, встала перед Зубко не воинственно, но твердо попросила: — Пощади девку, неделю как родила… Каку неделю! Пять ден прошло. Пощади — в твоей воле!
В ответ Зубко неопределенно усмехнулся. И сомкнул за спиной руки, прошелся вдоль стола. Со стороны он был похож на человека, которому тайные мысли доставляют удовольствие.