Обрез был поставлен за веник. Первые мгновения душа пребывала в необыкновенной легкости от того, что хозяйка уйдет в мир иной без страшного греха, чистой мученицей, и легко распахнутся пред ней врата рая. Но, отбив три низких поклона перед образами, почувствовала, как вкрадывается в сердце сомнение. Обман, казнь собственными руками сочинили, по своему своемудрию. Кто тебя таким правом наделил?!
По возвращении Лукерьи Павловны она еще раз попросила у нее прощенья, и они вместе молились, наводили порядок в доме. Только ела Клавдия одна. Хозяйка отказалась:
— Мне ни к чему, отъела свое…
Сказано было так просто, так непринужденно, что все сомнения у Клавдии исчезли, она поняла — смерть окончательно поглотила в ней жизнь, и нет обратного пути, кроме одного: под кровы вечные.
… У ворот всхрапнули кони. Лукерья Павловна спокойно вытерла руки о фартук, взгляд ее холодно прикоснулся к самому сердцу Клавдии. Без усилий, по-кошачьи мягко, она бросилась к окну.
И вся распрямилась. Сказала:
— Явились! Приспело отсроченное времечко!
Двор был залит солнцем. Оно будто ворвалось в распахнутые ворота с черным иноходцем Родиона Добрых.
— Прощай, дочка! — Лукерья Павловна поцеловала Клавдию в щеку. — Иди к сыночку. Храни вас Господи!
— Прощайте, тетя Луша, — прошептала Клавдия, чувствуя приближение роковой развязки.
Потом она села на край кровати и замерла.
Шаги в сенях прозвучали отчетливо, до звона в ушах. Дверь колыхнулась, подалась с неохотою. Скрипнули навесы, но скрип неожиданно оборвался: Родион увидел нацеленный ему в грудь обрез.
«Не разминулись», — плавно скользнула в голове мысль, и вспомнил, что всегда ожидал этого момента, был готов к тому, что в него непременно прицелятся.
Он не сделал ничего лишнего, просто попросил, глядя в прищуренные глаза хозяйки:
— Убери, Лукерья!
Но еще раньше, за мгновение до своих слов, знал — она выстрелит. Ей иначе поступить нельзя. И стоял неизменившийся, такой же, каким видела его Клавдия во дворе: суровый и властный.
Боек тупо ударил по капсулю. Незрелый звук повис в воздухе. Глаза Лукерьи Павловны расширились, а белая, трясущаяся рука дернула к себе затвор. Она еше жила надеждой, еше выброшенный из патронника патрон не успел стукнуть в пол своей свинцовой головой, но… локоть Родиона сломался. Дважды вздрогнул маузер. Удары пуль прямыми тычками отбросили Лукерью Павловну к печке, где, шурша накрахмаленными юбками, она приняла долгожданную смерть.
Вот и все. Теперь лежит, роняя последний, слабый стон, и глаза стеклянно, вопросительно смотрят на Клавдию.
В доме запахло сгоревшим порохом.
«Почему-то сынок не проснулся, — подумала Клавдия. — А тетю Лушу убили. И мать твоя — пособница, отец твой — убивец… Нет! Не отец он тебе. Нет!»
Она зажмурилась, чтобы собраться с мыслями, привести в порядок дрогнувший дух. Когда открыла, в щель меж занавесом увидела: Родион спрятал маузер в деревянную кобуру и держал в руке оброненный хозяйкой обрез. Раздумья его складывались трудно. Он медленно дослал в патронник патрон, отвел обрез в сторону, нажал на курок. Осечка!
Закусил кончик уса. На лице — досада и печаль. Не печаль, конечно, о чем ему печалиться — живой остался.
…С северной стороны дома, где через улицы на чистом, высоком месте стоит храм Преображения, пришел неуверенный голос колокола. Звякнул и пропал звук. Однако через некоторое время объявился вновь, уже более сильный, как повзрослел.
Родион прислушался, черные брови его сурово сдвинулись у переносицы. Колокол звякнул еще раз, опять неловко, словно у звонаря не хватало терпения на протяжный сильный взмах. Тогда Родион рассердился не на шутку. Тревожить колокола по случаю объявленного военного положения никто права не имел. Значит, вольность чья-то, а того хуже — предательство.
Он ногой распахнул двери. Крикнул:
— Семен!
В сенцах загремело сбитое на пол коромысло. Семен Сырцов вскочил на порог, стукнулся головой о косяк и присел:
— Ой! Кажен раз забываю, какой вымахал!
Увидев лежащую на полу Лукерью Павловну, присвистнул, осторожно выпрямился.
— Фи-ють. Отлетела ворона. Откаркала. Ето ж о мою пулю ее мужик споткнулся.
Шапку все же снял и спросил, не отрывая от покойницы глаз:
— Звали, слыхал?
— Пошто звонят? Запрещено было!
Сырцов Потрогал шишку, ответил с притворным возмущением:
— Неладно получилось, Родион Николаевич!
Колокол теперь звонил непрерывно. И Сырцов кивнул на звук головой:
— Ишь ты! Торопится, гад! Я сам думал — по случаю Прощеного звонят. Удивился еще ихней наглости: запрет был. Но тут подъехал, вас искал. Фамилия такая заковыристая…