Колокол стронул их с насиженных мест у печи, откровенные сны напомнили о непорочности мира, и пришла нужда возлюбить напоследок ближнего паче самого себя, распрощаться со всеми и, покаявшись, возвернуться на печку прощеным.
Родион видит, как обузна им жизнь. Жалкое их шествие действует на него успокаивающе. Это уходит прошлое.
«Скоро перемрут, — думает он. Ему надо думать хоть о чем, только не о своей беде. — Мимо смерти не проскочут. Лежать старью в одной земле с голодными офицерами, что прут на город. Ни им, ни вам не дожить до полного всеобщего согласия и чистого безверия. До тех времен, когда будет стоять церковь по пояс в полыни. Пустая, безынтересная человеку. Когда забудутся поповские заповеди, и единственной правдой станет его правда, которую он завоевал для всех. Он скажет ее при огромном народе. Это будут другие люди. С ними всякое дело, будь то война или пахота, станет легко делаться соопча. Потому что они думают только об одном и хорошем. Ты, Клавдия, еще среди них наживешься! Хлебнешь со своим выблядком положенное за свой обман. Прозреешь и поймешь, чем рискнула. Тогда мертвым позавидуешь, пустельга!»
Со двора послышался сдавленный вой: Тунгус почуял смерть…
Старики исчезли из виду. Родион о них с облегчением забыл. Точно их уже схоронили, вместе с глупыми заботами. Перед глазами — пустая улица, и глаза отдыхают на ее покое.
Месть трезвела, покрываясь тонкой кожей терпения. Он понимал, что не может вынести и исполнить приговор. Главное сейчас — одолеть в себе это жгучее, требовательное желание. Остыть. Подождать.
«Мы еще разочтемся! — подумал Родион. — Но как уйти? Побитой собакой от порога?»
В это время крикнул колокол. Не прогудел — крикнул. И наступившая тишина освободила в них тревожное ожидание. Клавдия слепо, как на святой лик, перекрестилась, уставившись в грозное лицо Родиона:
— Господи, прими душу безвинную!
Он не надеялся на слова, и они прозвучали для него чем-то далеким, пришедшим с колокольни, где был убит фельдшер.
Колокол молчал. Родион вздохнул полной грудью. Не чудо ли: он — здесь, и он — там. Стоит над трупом очкастого звонаря, над молчанием колоколов. Невидимо грозный, отмщенный, гневно чистый! Почти нечеловек! Знай, Клавдея, чья рука совершила правосудие! За полверсты дотянулась!
А Клавдия все еще стояла, ничего не различая перед собой.
«Проняло тя, — внутренне усмехнулся Родион. — Погоди, еще не то посмотришь!»
От детства ему досталась толика надежды на чью-то справедливость. Став справедливостью сам, он не почувствовал тяжести своей ноши. Ему было легко, ибо нес он ее вместе с революцией, карая ее именем все, что смеяло надеяться на собственную правду, никому не оставляя выбора. И приговор батальону голодных врагов они вынесли вместе: офицеры идут на смерть!
К Родиону возвращалась прежняя уверенность. Он разжал ладонь, патроны начали падать на чисто скобленный пол. Один! Два! Три! Четыре! Пятый остался в ладони. Родион подбросил и поймал его хватом сверху. Опустил в карман. Пусть будет. Хорошая примета.
Клавдия все еще смотрела на него странными, пустыми глазами. Ему было неприятно видеть эту ничего не выражающую пустоту. Он ждал хотя бы раскаянья, хотя бы слез, оброненных на его командирские сапоги. Даже обыкновенного испуганного взгляда. И ничего не получал…
Нетерпение будущего боя толкало командира объединенных отрядов к порогу, падшая, молчаливая женщина-держала около себя. Родион не мог уйти, ему требовалось непременно истребить в ней застывшее равнодушие.
Где-то за Широкой Падью катился батальон отчаявшихся людей, спешивших сразиться с ним не на жизнь, а на смерть. Последней каплей замерло в нем последнее желание. Упади та капля — он уйдет.
… Стояло время полдня. Три зрелые души сошлись в доме Свинолюбовых. Одна, отлетевшая, взирает на свой бывший плен, сожалея и радуясь одновременно. Но чувства ее не покидают, она расстается с ними, как с тяжким бременем прошлой своей жизни. Заботливая Вечность терпеливо ждет за спиной ее возвращения в лучший мир. У Вечности — глаза сыновей. Обернись, Лукерья. Здесь нет обмана, нет правды, нет тяжести беспощадного времени. Здесь ничего не разрушается, ибо твоя новая жизнь — отражение тленного существования. Она — бесконечна. Обернись, Лукерья. Не бойся. Смерть — порог, за которым встреча.
Рвутся нити сгнивших сомнений. Без боли земной освобождается пленная душа. Сейчас она повернется, увидит, и приключится счастье, от которого никогда не отвернуться. Пришел конец всему временному, Лукерья уходила в Вечность…