Первый Жнец лежал на спине, раскинув руки. В груди его зияла обугленная дыра, от которой остро пахло паленым. Он умер мгновенно. Капюшон откинулся, обнажив лицо. Она никогда его раньше не видела. Бородатый мужчина средних лет. Глаза Жнеца закатились, и белки зеленели в свете его бога-луны.
Третий труп лежал так же скорчившись, как Посланник, только на животе, причудливо скрючив руки и ноги. Его лицо было точно так же искажено агонией – зубы оскалены, глаза навыкате, струйка крови изо рта. Это был не Т’лин, значит, это тот странный Критон, чья сила поразила одного Жнеца, но не спасла от второго. У него был большой нос, тяжелые брови и коротко остриженные усы. Человек или демон, он был мертв так же, как двое остальных.
Значит, Т’лин Драконоторговец спасся, если только смог оторваться от преследователя. «Беги, Т’лин, беги!» Где-то вдалеке послышалось рыгание дракона.
Больше Элиэль ничего не могла сделать.
Она поднялась на ноги и оглянулась, нет ли поблизости Жнецов. Прямо перед ее глазами в пустом воздухе возник человек и упал, покатившись по камням. Он взмахнул голыми руками и застонал.
46
Когда Эдвард увидел, как барабан Крейтона катится по траве, время остановилось для него. И сердце в груди остановилось тоже. Он остался один в темноте – только холодный ветер на голой коже и беда. Билли с двуколкой исчезли и не вернутся.
Конечно, арест в голом виде посреди равнины Солсбери гарантирует ему признание невменяемым, но он не горел желанием провести остаток жизни взаперти в Бродмуре. Впрочем, это было лучше, чем попасть львам на завтрак. Он ни на мгновение не верил, что вокруг Стоунхенджа бродит сбежавшее из зверинца животное. Был там хищник во плоти или не был, в любом случае там скрывался враг.
Однако на деле время не остановилось, и Эдвард не мог позволить себе терять его. Он подумал было, не испробовать ли какие-нибудь из известных ему африканских напевов и танцев, но сразу же понял – они заведут его не туда. Придется поверить Крейтону. Он должен следовать за ним, без него он пропал. Когда Эдвард приготовился отбивать ритм, он услышал смех, человеческий смех. Он не оглядывался. Он начал ритуал снова, сосредоточившись на ритме, стараясь не думать о заклятиях, о которых его предупреждал Крейтон.
Смейтесь себе на здоровье, друзья! Попробуем еще раз.
Он позволил ритму захлестнуть его с головой, заглушив все остальное. Де-де-де-да-де, да-де… Он начал отбивать… Крейтон делал это слишком медленно. Он начал танец. «Аффалино каспик»… Да де-де-да! «Аффалики суспино айякайро»…
Быстрее, быстрее. Он позволил ритму расцвести, старательно подчеркивая нюансы, сложные смены, три четверти, левой… правой… четыре пятых, только ритм, вся жизнь – ритм… Слова сами срывались с языка. Движения перетекали одно в другое. Он растворился в ритуале. Он вернулся в детство. Нет, еще раньше – к своим языческим предкам. «Мои отцы танцевали здесь в незапамятные времена!» Он ощутил отклик, волну энергии, возбуждение, накатывающее на него и пронизывающее все тело.
Волны страха и восторга слились у него в душе.
Вот оно! Да-де, да-де-де… Энергия нарастала. Волны возбуждения учащались – он ощущал их в крови, в костях. Сердце билось еле-еле. Ужас, восторг, сила. Смех затих. Ноги, голова, локти… руки отбивают замысловатый ритм, примитивный, изначальный. «Калафано нокте! Финотоанам…» Сильнее, громче. Он остался один в мире. Он и пульсирующие слова. Энергия ревела. Что-то пыталось задержать его, и он прорывался, собрав силы и волю. Чей-то голос взвыл в бессильной злобе. Космос открылся перед ним, и он ринулся туда.
На мгновение ему показалось, что он летит. Он ощутил себя крошечным, брошенным в чудовищно огромные тени. Темнота, холод. Скорость.
Удар!
Если только можно разбиться в лепешку и остаться при этом в живых, ощущение было примерно таким. Не физическая боль – душевная. Он и не подозревал, что на свете может быть такой стыд, такие жуть и отчаяние. Все его мышцы напряглись от ужаса. Боль стала и физической. Он услышал свой стон и хотел только смерти.
Кто-то обнимал его, утешая. В его чудовищно жалком состоянии он почувствовал чье-то человеческое участие. Он цеплялся за эту мысль, цеплялся из последних сил. Дурнота, рвота, и все же кто-то заботился о нем. И это помогало! Искра надежды в океане смерти.
Его рот закрыла чья-то ладонь, но он не мог не стонать. Все его мышцы свело, все кости вывернулись из суставов. Внутренности горели огнем, сердце рвалось из грудной клетки. «Дайте мне умереть, ну пожалуйста!»
Чей-то голос звал его по имени, снова и снова.
Он открыл глаза и увидел луну. Боже! Что случилось с луной? Снова стоны. Неужели это он сам?
К кому он прижимается головой?
Он катался по холодным камням, сжимая кого-то в объятиях. Воздух был жарким и ароматным. Лунный свет, зеленый свет!
Соседство действительно оказалось не просто страной.
47
Мужчина затих, слишком изможденный, чтобы двигаться, и лишь дрожал, как листья на ветру. Его руки, стиснувшие Элиэль мертвой хваткой, понемногу начали слабеть. Его глаза были открыты, но он, казалось, ничего не видел. Он дышал пугающе прерывисто, глотая воздух.
Элиэль отползла от него на несколько футов.
– Освободитель?
– Да, – послышался зычный голос Дольма. – Я полагаю, на сей раз это Освободитель.
Элиэль открыла рот, чтобы закричать, но не выдавила из себя ни звука. Она подняла взгляд – Жнец стоял над ней, до невозможности высокий и черный на фоне неба. Он печально покачал головой в капюшоне. Лицо его оставалось в тени, но спутать голос она не могла.
– У меня нет выбора, Элиэль. Ты понимаешь это?
Она отползла чуть дальше.
– Бегство тебя не спасет, – сказал Дольм. – Ты теперь принадлежишь моему Господину. Сначала Освободитель, потом ты.
– Нет, – прошептала она.
– Ты юна, твоя душа стоит дороже.
– Все души стоят дорого, – послышался еще один голос.
Взметнув черные одежды. Жнец стремительно обернулся к говорившей. Она ковыляла через двор, одной рукой опираясь на клюку, другой сжимая меч. Его острие с противным скрежетом царапало камень.
– Твоя – нет, – рассмеялся Дольм. – Ступай прочь и дорожи оставшимися тебе днями. Если ты уйдешь, пока я разбираюсь с этими двумя, я не трону тебя.
Элиэль вскочила на ноги и, обогнув трупы, подбежала к сестре Ан. Старуха уронила клюку и оперлась на плечо девочки. Она не сводила глаз со Жнеца.
– Покайся, о миньон Зэца!
Дольм шагнул в их сторону.
– Мне не в чем каяться, старая жаба.
– Не в тех деяниях, что ты совершил во имя его, нет! – Ее хриплый ржавый голос вдруг обрел неожиданную мощь. – Но есть и еще одно, иначе тебя бы не зачислили в его зловещую шайку. Покайся, говорю тебе, и станешь свободен!
– Никогда!
– Давай, милая, – сказала сестра Ан. – Поднимай этот меч вместе со мной. Обеими руками. Нам надо исполнить пророчество.
Элиэль и не думала ослушаться. Дрожа, она взялась за рукоять поверх костлявых пальцев монахини. Вдвоем они подняли длинный клинок и уставили его на человека в черном.
Дольм снова засмеялся – странная пародия на тот веселый смех, к которому Элиэль так привыкла.
– Ты знаешь, что оружие бесполезно против Жнеца! Ну что ж, ступай тогда к моему Господину!
Он шагнул вперед. Сестра Ан нараспев проговорила что-то так быстро, что Элиэль разобрала только несколько слов. «УхосвятойИрепит… переведиэтот… идаувидит… дабынеплатилбольше…» Меч, казалось, качнулся сам собой. Жнец вскрикнул и упал. Сестра Ан сгорбилась. Меч со звоном упал на камни.