– Но что же тебя так напугало? – поинтересовался отец.
– Батюшка Никодим говорил, что это видения диавольские…
– И ты как истый православный пришел в ужас от того, что видел нечто непонятное? – в голосе отца мелькнула ирония.
– Нет, – я вдруг почувствовал, что разозлился и выпалил: – Там внизу горел и погасал огонь, и если бы я спустился до самого дна, то он бы стал большим, горячим, поглотил бы меня целиком.
– Вот как… – произнес папа неопределенным тоном. – Опиши, как выглядел этот огонь…
Я ринулся в дебри памяти, пытаясь вспомнить, но картинки, такие четкие во сне, в реальности расплывались, создавая кашу из образов.
– Он был маленький, – неуверенно начал я, – он разгорался и гас, словно уголек на кончике тоненькой веточки, когда машут из стороны в сторону.
– Что же в этом плохого?
– Не знаю… – произнес я. – Мне было страшно. Я думал, что какая-то зажигалка мне мстит.
– Данилка, ты прямо барышня кисейная. Зажигалка – это такое огниво, на газе или бензине, – с досадой произнес отец. – Из-за этого поднял меня ни свет ни заря. А мне ведь утром в поход отправляться…
– Мне казалось, что вот-вот случится взрыв!
– Из-за мерцающей маленькой лампочки? – отец усмехнулся.
– Нет, наверное, опасность шла от цилиндра, на котором эта штука была… Может, он зажигалкой называется?
– Большой ты, Данилка, фантазер, – произнес отец в раздумье. – Собирайся, пойдем.
– К батюшке?! – с ужасом спросил я. – Чтобы посадил на хлеб и воду, заставил читать молитвы покаянные?
– Сын… – укоризненно протянул папа.
Он зажег свечку от лампадки, а от нее масляную плошку, четко и быстро стал собираться.
Я счел за благо не продолжать эту тему и скорее кинулся одеваться. Надел штаны, намотал портянки, сунул ноги в сапоги. Мне всегда нравилось носить их, ладные, звонкие, со скрипом. Особенно после деревни, где все бегали в вонючих лаптях, которые размокали через десяток минут ходьбы по траве. Сверху накинул серую куртку, похожую на те, что носили служащие дворцовой канцелярии.
Пока я копался, отец успел не только одеться, но и собрать бумаги. Он стоял и ждал меня – подтянутый, высокий, красивый и представительный. Отец резким движением открыл дверь.
– Будем надеяться, что Сергей не проснется без нас.
– Сережка соня, он проспит до обеда, если его не будить.
– В отличие от некоторых ранних пташек, – заметил отец.
Я подумал, что папа недоволен, поэтому побрел за ним с кислой миной на лице, строя рожи и показывая язык отцовской спине.
Дворец спал. Темные узкие коридоры его «черной» половины, где жила челядь, размещались кухни, мастерские, склады, сейчас были безлюдны. Но в обманчивом покое сонных коридоров, озаренных неверным призрачным светом папиной лампы и редкими фонарями, угадывались отголоски той жизни, которая царила здесь днем.
Обычно я любил гулять в этих местах ночью, наслаждаясь тишиной и чувствуя себя властелином. Но сейчас мне было как-то не по себе, несмотря на то, что с отцом меня не остановил бы ни один патруль ночной стражи, ни один постовой не шикнул бы: дескать, дергай, малец, домой.
Мы подошли к дверям специального книжного хранилища. Там стоял Василий – один из самых противных гвардейцев княжеской дружины. Это был дядька с красной квадратной мордой, косящим левым глазом и намечающейся лысиной. Говорил он отрывисто, глухо. В основном его разговоры сводились к «отставить» и «не положено».
– Доброе утро, – поприветствовал его отец.
– Здравия желаю, господин архивариус, – по-уставному четко ответил Василий.
– Откройте, – попросил отец.
– Не положено, – с осознанием своей правоты и значимости ответил охранник.
Папе нужно было решительно подойти к нему и рявкнуть, чтобы поджилки у этой козявки затряслись.
– Понимаете ли, постовой, мне нужно поработать перед походом, уточнить некоторые особо важные сведения для князя Ивана Васильевича, – беспомощно промямлил отец.
– Пропуск для входа в спецхранилище в ночное время есть? – тем же дебильным тоном поинтересовался охранник.
– Нет, – ответил папа.
– Значит, не положено, – торжествующе произнес Василий. – Приходите утром, а то шляются тут всякие по ночам.
– Постовой, я вас очень прошу… Важная научная работа…
– Не положено.
На отца было жалко смотреть. Он вдруг в одну секунду сдулся и полинял: черный плащ-накидка повис на его плечах, как тряпка, очки, которыми он так гордился, превратились в жалкие стекляшки, стянутые нитками и проволокой.
Его желваки заходили от обиды, но я знал, что он никогда не будет спорить, кричать, отвешивать плюхи, хотя в принципе имел на это право.