Помнится, осторожные возроптали, что если произвести вырубку всех окрестных деревьев, то дорога через горные перевалы станет открытой, и по ней пройдут в эти священные края алчные дикие завоеватели. Впрочем, так оно со временем и случилось, но не сразу, а почти через полтысячи лет.
А в те далёкие времена было принято более простое решение: проводить регулярное прореживание драконовых посадок, выбраковывая и уничтожая особо уродливые деревья, корни которых змеились по земле, случалось, и на несколько миль. Да и сами деревья подчас были чрезвычайно жуткими для того, чтобы расти рядом с человеческим поселением.
С подобных деревьев и принялись производить вырубку. Обрушившихся на-земь страшил лишали причудливой кроны и змеистой коры. На это уходили месяцы. Из них складывались годы и целые десятилетия.
И однажды деревья, наконец, умирали. Но это случалось не сразу, и многие из упавших под топорами уродцев ещё по несколько лет попеременно линя-ли, то обретая, то сбрасывая на землю всё новые и новые слои древесной коры.
3.
Окончательно у мершие деревья обкладывали этой же корой и немногими с тяжелейшим трудом отбитыми ветками. Затем сверху покрывали камышовой соломой и после того присыпали перемешанным с золою песком. Только по-сле этого усопший “пирог” поджигали и оставляли тлеть на несколько дней. Так получался особый уголь. Уголь, о котором шла огромная слава.
Говаривали, что достаточно одной головешки такого “жаркого камня”, чтобы топить печь целый штормовой сезон и нисколько не ждать у моря погоды…
В последующие времена и угля и углепёков было достаточно. Углепёки гордились тем, что они обогревают племя и торжественно уходили на добычу “жаркого камня”. О них слагали легенды. Матери рассказывали отрокам и отрочицам, бабки пели песни младенцам – и всё только о том, как великие углепёки сокрушают “провинившиеся” драконовые деревья за то, что у того либо другого дерева особо скверный против других деревьев характер, либо такой же норов, либо просто вздорный, почти уродливый профиль. Каждое из таких деревьев осуждалось за его личные природные недостатки и обрекалось быть испеченным до “жарких камней”.
Вскоре уже и ослушавшихся по тому либо иному поводу малышей стали отождествлять с тем либо иным уничтоженным драконовым деревом. Ибо и малыши, как и деревья, были в чём-то повинны. Отсюда шли прямые сравне-ния, застывавшие в обидных прозвищах, кличках.
И такие осудительные клички присыхали к строптивым, которых станови-лось почему-то всё больше и больше. Ведь кто же в детстве не желал отожде-ствлять себя с кем-нибудь либо чем-нибудь сильным, дерзновенным и лов-ким, пусть даже и не послушным. Но кого-нибудь особо такого в племенных мифах не обреталось.
Ведь старейшины всё время вели племя только змеи-ными тропами, не оставляя в памяти потомков ни самих этих мгновенно за-раставших троп, ни своих, унесенных ветром, имён. Оставались только имена срубленных непокорных деревьев. Деревьев-оберегов, деревьев-заступников, деревьев-властелинов, – великих, но только немножко непокорных, а потому истлевших до “жарких камней” во имя потребностей человеческих.
4.
Но и это было не всей правдой о происходящем. В то время как самые сильные мужчины до самых седых волос уходили на выпечку “жарких камней”, женщины выращивали виноградную лозу и ячмень. Но лоза тоже требовала огромных усилий, и однажды появились те, другие, которые не пошли по стопам предков, не вошли в лесистые карьеры, зато вошли в виноградники. Они корчевали старую лозу, подрезали новую.
Из лозы же люди научились плести корзины и короба. К тому же и сама сушеная лоза жарко горела и поддерживала в лачугах тепло. Тогда как за драконовыми деревьями обряжа-ли уже только тех, кто считал для себя добычу “жарких камней” делом всей жизни. А значит подвигом.
Стали возникать первые трения. В мире, где не было ни вождей, ни вожатых вдруг одновременно возникли герои и антигерои. Но и тех, и других объеди-няло чувство (разделенное или нет) к вопросу вырубки “провинившихся” ис-полинов, которым приписывались образы всевозможных врагов, с которыми следовало бы сражаться.
Но в то же время подраставшие в племени дети всем сердцем сочувствовали погибшим деревьям, в которых было столько жизни, а ничуть не героям, чья жизнь была внешне совершенно бездушной. И оттого ли, наверное, постепенно окаменели их души. Дети превратились в деревья. Деревья сомкнулись в лес.