— А у нас на равнине солнце и тепло. Это у вас в горах дождь… — весело, раскованно, без наигранности и волнения в голосе говорил Салах, скидывая с головы резким движением промокший башлык [36].
Его серые, широко раскрытые глаза смотрели только на Кесирт. Какими они были ясными и преданными!
Вновь застигнутая врасплох, дочь Хазы не знала, что делать и как ей быть. Гордая, самолюбивая и даже надменная Кесирт всегда обходилась с молодыми мужчинами нахально и резко; особенно когда знала, что в нее влюблены. Однако теперь оказалось все иначе. Этот молодой, светлоглазый, высокий, тонкий молодой человек с еще не окрепшим голосом, хилой светлой щетиной и ярким румянцем — покорил ее одним своим взглядом, раздавил всю ее гордость, весь ее пыл. В одно мгновение она преобразилась и стала, как и все горянки, заложницей древних чеченских традиций и чисто женских чувств.
— Кукурузу помололи? — спросил неожиданно Салах, по-прежнему в упор любуясь отощавшей красавицей.
— Конечно помололи. Вчера всё было готово, — отвечала Хаза, пытаясь хоть как-то развести неловкость. — Только как вы ее отвезете — промокнет всё.
— А мы ее вам оставим, — засмеялся Салах, потом резко стал серьезным, кашлянул в кулак, глаза его сузились, уперлись в пол. — Не за мукой я приехал в даль такую… Скрывать здесь нечего… Короче говоря, Хаза, разговор у меня к тебе и к твоей дочери есть… Конечно. наверное так у нас не принято, но и худого я ничего в моей просьбе не вижу. Потому что говорю все от чистого сердца и с уважением и почитанием вас.
Такого резкого поворота беседы никто не ожидал. Даже у друга Салаха брови вверх вздернулись. А Салах глубоко вздохнул, выпрямил плечи и, пытаясь придать своему высокому голосу мужскую грубость и басовитость, продолжил:
— Вы не подумайте, что я пренебрегаю традициями, и так вольно веду себя, чувствуя вашу ущербность или мое какое-либо превосходство. Абсолютно нет. И я вам сейчас докажу это… Из-за известных обстоятельств и отдаленности проживания Кесирт практически не бывает на людях, и поэтому у меня нет другого выхода, нет времени, и меня жжет нетерпение, — Салах снова сделал невольную паузу, и затем вновь на одном дыхании продолжил, смотря теперь снова прямо в опущенное в смятении лицо любимой. — Хаза знает, кто я и чей я, откуда я. Я знаю вас. Конечно, это неловко при Хазе, но я все равно скажу, и если это позор, — то это мой позор. Не дай Бог мне большего позора… Короче, главное. Кесирт, ты нужна[37] мне! Я прошу тебя, выйди за меня замуж!
Наступила гробовая тишина. Все замерли от неожиданности. Поток невиданных чувств охватил все тело Кесирт. Все лицо, шея и даже маленькие уши покрылись краской, все горело. Она не ощущала под собой земли и даже ног. Ей хотелось сесть и даже лечь. Силы покинули ее, сердце усиленно колотилось в груди, готовое вырваться наружу, руки не находили себе места. Она ничего не понимала и ничего не могла сообразить. Ей только хотелось быть с этим молодым человеком, быть всегда, вечно, служить ему, ласкать его, видеть его, и не когда-нибудь, а в данную минуту, в данное время.
Еще бы мгновение, и она выкинула что-нибудь в духе ее поклонника, однако Салах своим нетерпением спас ее.
— Я знаю, что все это для вас неожиданно… На днях я уезжаю учиться на несколько месяцев, летом вернусь и желаю услышать от тебя ответ… Прошу простить за все. Всего доброго.
И больше ни слова не говоря, молодые люди исчезли в водяной мгле весеннего ливня, оставив в маленькой хибаре двух ошарашенных женщин.
— Кесирт, моя милая дочь, — спрашивала шепотом мать, — это сон или явь?
— Не знаю, — так же шепотом отвечала дочь.
Холодный дождь, промочив в нескольких местах земляную хилую крышу, отбивал неравномерную дробь. В сарае мычала недоенная корова. Промокшие, внешне безучастные ко всему куры, сбившись кучей, дрожа, прятались под дырявым соломенным навесом.
К удивлению Хазы и ее дочери, вся округа, даже деревья, говорили об этой новости. Кесирт замкнулась в себе, не знала, верить или нет своему счастью, долго сидела у родника, вновь и вновь вспоминая неожиданную встречу и с содроганием сердца мечтала о любви и счастье, поминутно краснея и улыбаясь сама себе.
Хаза, вся помолодевшая, копошилась по хозяйству, разговаривая сама с собой, лаская то корову, то теленка, то вечно голодных кур.
А в начале лета, когда мир стал нестерпимо жарким, даже знойным, когда почернели первые плоды тутовника, Кесирт получила письмо: на красиво пахнущей белоснежной бумаге были выведены заманчивые узоры.