Трудиться в поле на следующий день никому не удалось. События стали развиваться неожиданным образом.
Еще не рассвело, когда во двор Баки-Хаджи ворвалась разъяренная мать председателя ревкома — Солсаева Бадрудина. Рассекая воздух огромным кинжалом, простоволосая, свирепая, с белой пеной в уголках рта, с бешеными глазами, она появилась в темноте, посылая неземные проклятия в адрес всех Арачаевых, всего Дуц-Хоте и всех горных чеченцев.
Мохнатые здоровенные сторожевые собаки муллы бросились с злым лаем на старуху, рвали в клочья ее платье, кусали за ноги, руки. В слепом отчаянии, мать убитого сына ничего не чувствовала, с яростью махала она кинжалом. Собаки визжали, отскакивали, вновь бросались на женщину, сбили ее с ног, и неизвестно чем бы это все кончилось, если бы все Арачаевы в одном нижнем белье не выскочили на улицу.
С рассветом село гудело, как потревоженный улей. Даже коров и баранов не отогнали пастись в тот день жители Дуц-Хоте.
Ближе к полудню в аул приехала на двух тачанках милиция из Шали, они ходили по дворам, всех расспрашивали, старший из них — русский — что-то записывал, отдавал короткие замечания. Под вечер, забрав с собой обезумевшую женщину и ее хилый скарб, они тихо уехали.
Все поняли, что над Арачаевыми нависла не только кровная месть, но и серп и молот Советской власти. Соседи стали избегать их, боялись с ними общаться, детей не пускали в их двор. За один день самый сильный тейп села стал самым ущербным, незавидным, гонимым.
В то же раннее утро, когда страсти вокруг дворов Арачаевых только разгорались, Баки-Хаджи, никому не говоря ни слова, пробирался сквозь утренний весенний туман чужими огородами, как мальчик перелезая через заборы к краю села. Он держал путь к мельнице, к месту, где должны были перезахоронить председателя ревкома.
Старик не ошибся в своих догадках: все было сделано из рук вон плохо; землю не уровняли, вместе с черноземом на поверхности остались большие шмотки глубинной глины, все было как на ладони.
«Идиоты, ничего нельзя им поручить» — ругался про себя старик.
На помощь позвал Хазу. Вместе они долго колдовали над местом захоронения. Потом, весь потный, изнеможденный, с опустошенным взглядом, долго болтал обессиленными руками в роднике, пригоршнями поливал лицо и голову ледяной водой.
Долго он мучился внутренними противоречиями, и в конце концов все-таки решил, что как мулла, как истинный мусульманин он должен исполнить свой долг, несмотря на то, что покойный являлся одним из виновных в смерти брата.
«Кровником он был при жизни, а теперь все в руках Бога», — окончательно утвердил свое решение мулла, и нехотя подумал: «Хотя, если честно, то и кровником его назвать можно условно… И все-таки за брата мы отомстили!»
Незаметно уполз туман, робко выглянуло весеннее солнышко. Внизу, в ущелье, в любовном торжестве ликовали птицы. Над залитыми солнцем горными склонами величественно и легко парил одинокий орел. Вверху, у самого истока родника, на утренний водопой пришло немногочисленное стадо кавказских оленей. Большой, важный, грациозный самец горделиво остался в стороне: его крупная голова с растущими по весне небольшими рожками крутилась, высматривая опасность. Раза два он с безразличием останавливал свой взгляд на мулле. Не торопясь, небольшими, размеренными глотками утолив жажду, олени дружно развернулись и спокойно скрылись в густой чаще орешника, показывая старику размытые темной каймой белоснежные хвосты.
Взяв у Хазы маленький деревянный стульчик, Баки-Хаджи вновь устало тронулся к месту захоронения председателя ревкома.
— Баки, — крикнула ему вслед Хаза, — я молодой черемши собрала, тебе потушить ее или просто сварить?
— Ничего не надо, — отмахнулся рукой мулла.
Придя на место, он долго ходил кругом, качал головой. «Ой, идиоты, ой дурни! Этому Косуму ничего поручить нельзя. Похоронил человека не с Востока на Запад, как положено, а с Севера на Юг… Что за придурки!»
Еще немного поворчав, сел, достал из-за пазухи маленький карманный Коран, не глядя в него наизусть стал читать молитву, глаза слепо смотрели в никуда, а мысли, тяжелые мысли были о другом, о земном…
Пряный запах вареной черемши ударил в нос, слюна зашевелилась во рту.