— Здравствуй, Кесирт, — вновь заволновался Цанка, завороженный ее видом.
В простеньком белом ситцевом платье, с беспорядочно раскинутыми пышными черными кудрями, она была изумительно привлекательна. От нее исходил постельный, дурманящий аромат цветущей женщины. Чувства мужской нетерпимости и беспредельного влечения охватили нутро Цанка. Он поймал себя на мысли, что если бы не присутствие Хазы, он вряд ли смог бы сдержать себя, так Кесирт на него действовала. Глаза юноши, помимо его воли подчиняясь страстному желанию, жадно скользили по ее ногам, рельефному телу, лицу.
Обе женщины перехватили этот знакомый им взгляд. Кесирт отвела взгляд в сторону, ее круглое лицо чуть заметно искривилось в усмешке, на пухленьких щечках появились еле заметные ямочки, рукой она плавно зачесала назад волосы, откидывая назад голову и обнажая длинную, с небольшими складочками смуглую шею, часть высокой груди.
Хаза наоборот насупилась, ее уродливое лицо еще больше вытянулось, губы в гневе сжались. Она недовольно смотрела на Цанка сбоку, а обратилась к своей дочери:
— Ты что это выскочила чуть ли не голая? — прошептала гневно она.
— А что случилось, нана? Я всегда так хожу, — невозмутимо ответила Кесирт, бросила в сторону Цанка искоса жгучий, непонятный молодому человеку взгляд и пошла, что-то напевая, к роднику.
— Может, чай попьешь? — спросила Хаза у Цанка, давая понять юноше, что он может идти дальше.
— Нет, нет, спасибо, — сказал он и, все еще думая о своем, развернулся и пошел вверх по подъему горы.
— Счастливого пути, — сухо сказала Хаза.
— Спасибо, — так же ответил он.
Когда он отдалился на приличное расстояние от мельницы, вдруг услышал голос Кесирт!
— Цанка, Цанка, стой, — она поднялась на берег и загораживая глаза от восходящего солнца, смотрела в сторону молодого человека. — Ты что это идешь с пустыми руками?
Юноша развел руками.
— А что? — остановился он, развернувшись.
— Так тебе ведь целый день идти, проголодаешься.
— Да ничего, так даже легче будет идти.
— Нет, стой. Не возвращайся, — скомандовала она.
Кесирт, как молодая лань, легко на босых ногах вбежала в хату. Через несколько минут выскочила с узелком в руке, улыбаясь всем лицом, торопливо подошла к Цанке, протягивая сверток. Как она была красива! Как света! Желанна!
— Тут чурек, творог, чеснок и кусок сушеного мяса, — говорила она, опуская свой взгляд, еще более краснея, часто дыша открытым ртом, обнажая свои маленькие, ровные, белоснежные зубы и розовенькие десны.
— Если бы знала, что-нибудь приготовила… Ну ладно. Дай Бог счастливой дороги!… В пещере не задерживайся… — и когда уже Цанка тронулся, добавила смеясь: — Смотри не заблудись.
Счастью Цанка в тот день не было предела. Он не шел, а летел. В полдень ел еду с неописуемым удовольствием, потом долго нюхал, вытканную самой Кесирт бежевую скатерть, целовал ее, затем бережно свернув, положил аккуратно в карман штанов… Долгие годы прожил Цанка, и эту встречу он вспоминал всегда как одну из самых счастливых, а скатерть Кесирт хранил до последнего дня, когда пропитал он ее всю кровью любимого наследника — его единственной надежды и веры в будущность Арачааевых…
Солнце было еще довольно высоко, когда Цанка дошел до Нуй-Чо. Баки-Хаджи его встретил с нескрываемой радостью: обнимал племянника; любовался им; ворчал, что так долго не появлялся; говорил, что сам хотел возвратиться.
— Оказывается, хорошо в гостях только первые три дня, а потом и ты им надоедаешь, и они тебе… Ну рассказывай, как там, как дома?
Цанка все подробно рассказывал, коротко отвечал на все многочисленные вопросы деда.
— А как ваш новый ревком? — вдруг спросил он.
— Ой, — удивился Цанка, — а откуда ты знаешь, что у нас новый ревком?
— Все знаю… Кто такой?
— Я его всего раз видел… Среднего возраста, лет наверно сорок. Зовут Ташади Хасанов, говорят, что он из терских земель, грамотный. На вид приятный… Пока никуда не лезет. Приехал с семьей. Двое детей у него.
— А живет где?
— Живет не у нас, а в соседнем селе — Хоте. Говорят, что он назначен председателем ревкома пяти сел Вашандаройского района, а в каждом селе будут исполнительные секретари из местных.
Еще долго говорили. Решили на следующий день возвращаться. Под конец Баки-Хаджи спросил про револьвер. Цанка смутился, он с волнением ожидал этого вопроса. Придумывал разные истории, однако когда спросили в лоб, рассказал все, как было, и даже про эпизод на посту, только, естественно, промолчал о ночном инциденте с Кесирт.