— Э-э-э! Свиньи поганые! И откуда они взялись — это большевистское отродье?.. Дай Бог убитому благословение! То-то я смотрю сегодня дорога пустынна… Издеваются над народом… Ну ничего… А ты чей, откуда — молодой человек? — уже смиренно говорил старик.
— Я из Дуц-Хоте.
— Издалека… А чей, может знаю?
— Мой отец был Алдум — его красные убили, а дядя Баки-Хаджи. Арачаев я.
— Знаю, знаю… Да ты из благородных кровей. От тебя вреда не должно быть… А ты посмотри, как это говно поганое наше всплыло. Все отщепенцы в одночасье стали начальниками, людьми, важными, толстыми. Видимо, у русских творится то же самое… То-то они только ломать, взорвать и убивать умеют… Но ничего, недолго они гулять будут. Скоро все кончится. Вот к лету… Англия, Франция, Германия и даже Япония помогут нам. Все уже готово, просто ждут удобного случая… Ух, я первый разберусь с этими выродками… Дай Бог дожить мне до этого! Через несколько минут переехали канаву, очутились на грейдерной дороге.
— Эта девушка с тобой?
— Да, — ответил Цанка.
— Это тебя на мосту? — сочувственно спросил дед, указывая на побитое лицо юноши.
— Нет, чуть раньше… Дело было. — А это дело такое. По молодости часто встречающееся, — засмеялся сторож. — …А у вас там в горах колхозы есть?
— Пока нет. Все собираются.
— Какое это скотство, какое горе! Все отобрали, скоро и жен с детьми обобществят. Какие они сволочи! Будь они прокляты!.. Давай-давай, поезжайте, пока кто из красных не увидел. На мосту будьте осторожны. Лучше сразу дать на лапу. Эта рвань просто так не пропустит.
Медленно тронулись дальше. Дорога по-прежнему была пустынной. Теперь уже Цанка управлял конем. Кесирт сидела сзади, косынка сползла с ее плеч, обнажив черные густые волосы. Она еще тихо плакала, вытирая глаза кончиком платка. — Цанка, Цанка, — вдруг обернулась она к юноше, — вот у меня последние три рубля с копейками, если что отдай, пожалуйста, на посту. Не связывайся с этой мразью. Я тебя очень прошу.
Цанка, обернувшись, взял осторожно деньги, сунул бережно в карман. Чуть погодя, как бы для самого себя, сказал:
— Револьвер жалко. Что я скажу дяде?
— Замолчи. Слава Богу, что он у тебя потерялся. Что бы мы на посту делали, если бы у тебя его обнаружили… Нет худа без добра.
На посту через Аргунский мост было пустынно. Только несколько милиционеров, проклиная раннюю жару и опустевшую дорогу, сидели в тени высокого ветвистого тополя.
Торг был недолгий. Не думая, Цанка сунул в руку милиционера один помятый рубль, тот мельком глянул на него, недовольно мотнул головой.
— Нет больше ничего. Как видишь, пустой еду.
— Ладно, езжай. Тебе повезло, что красноармейцы на обед в казармы уехали… Смотри, в ближайшее время не езди — бесятся гады. Коней отбирают. Никому ездить не дают.
После поста Цанка усиленно погонял вспотевшую клячу, и только под Мескар-Юртом он спокойно вздохнул, обернулся глянуть на Кесирт. Их взгляды на мгновение встретились, они вначале чуть улыбнулись, а потом дружно, как по команде, не говоря ни слова, засмеялись, да так весело и облегченно, что слезы появились на их глазах.
— Ну и денек! Ну и дела, — сквозь смех наконец воскликнул Цанка.
— Да. Вот такая жизнь моя. А другие думают, что сахар ем от нечего делать.
— Да, не позавидуешь.
— Слушай, Цанка, заверни в село, давай купим что-нибудь поесть, я умираю с голоду, — уже свободно и раскованно говорила Кесирт.
— Я с таким видом на базар не пойду.
— Да ладно — синяки украшают мужчину… Ничего, я сама пойду.
Далеко за полдень между селениями Мескар-Юрт и Герменчук остановились на отдых у небольшой речонки в тени дикой яблони. Цанка, вытирая коня, сводил его на водопой, затем на всю длину вожжей привязал к колесу телеги. Усталый конь помотал, фыркая, головой, тяжело опустился на землю и без азарта, с надрывом пытался перевернуться из стороны в сторону.
— Старый стал Бакин конь, — печально сказала Кесирт.
— Теперь он мой. Ваша подарил его мне.
— Ну и жадина твой дядя. Мог бы подарить что-нибудь посущественнее.
— Дареному коню в рот не смотрят, — ей в тон ответил Цанка, — а если хочешь знать, он мне и гнедую кобылу подарил, не сегодня-завтра ожеребится.
— Ты смотри, как расщедрился твой дядя, — то ли вновь ехидничая, то ли серьезно сказала Кесирт.
— Все это ерунда. Вот за револьвер — что сказать не знаю, — озабоченно говорил Цанка, снимая с себя грязную рубаху.
Грязь, прилипшая к штанам и рубахе после утренней драки, давно ссохлась, потрескалась и теперь кусками спадала на землю, оставляя на одежде серый след. Цанка попытался очиститься, мочил руку в реке, тер грязные пятна, однако получилось все наоборот. В сердцах он бросил рубаху, видя, что Кесирт наблюдает за ним, показно сердился, кривлялся. Девушка от души смеялась, била себя в грудь, обозвала Цанка поросенком, и так продолжая смеяться, ушла в кусты.